Блуда и МУДО
Шрифт:
Он ждал, в какую сторону пойдёт прореха, когда Розку начнёт рвать пополам. Как Моржов посмел исправлять ситуацию? Если Розке плохо без мужика – пусть и всем остальным тоже будет плохо! Не важно, по какой причине.
– Да Шкиляева на первой же проверке эту липу просечёт! – закричала Розка.
– Не просечёт, – возразил Моржов.
– Что она, дура, что ли?!
– Во-первых, дура, – согласился Моржов, – и никогда ценоз от цирроза не отличит. А во-вторых, разве она приходит на занятия с проверкой для того, чтобы следить за соответствием
– Ко мне Шкиляиха в апреле с проверкой приходила, – неожиданно по-земному рассказал Щёкин. – Тема у нас была – «Вязание узлов», а мы пили чай. И что? Шкиляиха просто пересчитала упырей по башкам и ушла. Ей тема по фиг. Мы у себя хоть буратин вырубать можем, лишь бы нужное количество человек присутствовало. Жизнь – это кузница.
– Вот тебе, Розка, и ответ, – назидательно изрёк Моржов.
– Да без толку всё это! – закричала Розка. – Пиши – не пиши программы, всё равно Шкиляева всех нас знает! Если Константин Егорыч – значит краеведение, чего бы он там в программе ни сочинил!…
– А если, скажем, он заявит кружок дельтапланеризма? И не просто заявит, а вправду будет летать на дельтаплане в поднебесье?
– Над родным же краем полетит! Значит, краеведение!
Моржова словно пронзило от макушки до стула. Розка во всей красе явила второй признак пиксельного мышления!… Первый – это отсутствие стимула в накоплении пикселей. А второй признак оправдывал первый. Незачем эти пиксели и накапливать! Складывая из пикселей картинку, на выходе всё равно получаешь не картинку, а пиксель. Шкиляиха знает, что Костёрыч – краевед. «Краевед» – это пиксель. Какую бы новую картинку Костёрыч ни выкладывал в своей новой программе из других пикселей, в глазах Шкиляихи эта картинка всё равно редуцируется и суммируется в пиксель «краеведение».
– Что же, меня будут сокращать только за то, что я – это я? – удивился Костёрыч.
– А всех только за это и будут увольнять! – закричала Розка. – Разве что вон Миленку не уволят из-за мужика еённого!…
– Что за бред, Роза? – тотчас резко спросила Милена, краснея.
– А что, не так? Был бы Константин Егорыч любовником у Шкиляевой, кто бы его уволил?
– Э-э… – Костёрыч даже растерялся от столь неожиданного аргумента.
– Жарь их, Розка!… – как в бане, сладострастно зашипел Щёкин.
– Это вообще свинство, Роза! – отчеканила Милена.
– А чего свинство-то? Ты останешься, а меня вышибут – это не свинство?
Розка совершенно разбуянилась.
– В таком тоне я не желаю разговаривать, – заявила Милена.
– Не желает она!… Я уже восемь лет в МУДО отпахала, за что меня на помойку? Это вон Опёнкину можно – она только что пришла! А меня?!.
– Я… Что я?… Мне… – обомлела Сонечка. – Почему?…
– По жопе! – грубо сказала Розка. – Тебя-то какой смысл держать? У тебя дети и так разбегутся!…
– Ро… Роза! – заметался Костёрыч, не зная, что делать.
– У Милены… Дмитриевны… столько же… Я…
– Вы, Соня, меня с собой не сравнивайте, –
– Девушки! Сбавьте обороты! – предостерёг Моржов.
– А это правда, – холодно сказала Милена. – Для Сони увольнение – вполне заслуженное. Способностей к педагогике у Сони – ноль.
– Хоть бы раз мне на кухне помогла! – крикнула Розка.
Лицо Сонечки враз залили слёзы. Сонечка тихо встала, повернулась и пошла в коридорчик, к своей комнате. Моржову стало пронзительно-жалко Соню, и даже зачесалась рука – дать Розке подзатыльник, а Милене пощёчину.
– Девчонки, прекратите! – рявкнул он, вставая.
– А что прекратить-то? – нагло взъелась Розка.
– А то и прекратить! – Моржов отшвырнул стул в угол холла – так же, как некогда в придорожном кафе с обнаглевшими проститутками. – Идите проветритесь обе! Развели свару! Обидели ребёнка!
Милена поднялась и с гордым выражением лица тоже вышла из холла. Костёрыч, держа очки обеими руками, в смятении, сутулясь, побежал на улицу.
– Щекандер, иди к Сонечке, – негромко посоветовал Моржов.
Они со Щёкиным посмотрели друг другу в глаза. Моржов выдержал взгляд Щёкина, хотя в затылок ему полыхнуло огнём. Одно дело – вальяжно рассуждать про передачу Сонечки Щёкину, а другое дело – самому добровольно отступиться от своей девушки. А после того как Щёкин утешит сейчас Сонечку, Сонечка станет принадлежать Щёкину. Герою с пистолетом.
Щёкин задумчиво пошевелил бровями, молча кивнул и пошёл в коридорчик вслед за Сонечкой.
Розка сидела, отвернувшись к заплаканному окну, и тоже плакала. Моржов думал, что надо наорать на Розку, а потом пожалел и её. Всё-таки женщина… которой горько быть одной. Которую надо любить… Ну, если и не любить, то хотя бы пожалеть… Ну, если и не пожалеть, то хотя бы приголубить.
– Трын-дын-дын! Трын-дын-дын! – трандычал Моржов, подражая рёву мотоцикла.
Он стоял у крыльца жилого корпуса, держал велосипед за руль и поджидал Розку.
Розка вышла, одетая для города. На ней были короткие – чуть ниже колен – штанишки в обтяжку и такой же обтягивающий топик. Под штанишками просматривались стринги, под топиком ничего не просматривалось.
– Ты что так долго? – пробурчал Моржов, усаживая Розку на седулку своего велосипеда. – Рожала, что ли?
– Красилась, – кокетливо ответила Розка. – Рожать быстрее.
Моржов оттолкнулся от крыльца, привычно попал задом на седло и с натугой надавил на педали. Н-да, Розка весила далеко не как Алёнушка, и сил на разгон требовалось куда больше.
Розка снова отправлялась в Ковязин, а Моржов вызвался доставить её на велике. Удобств, конечно, почти ноль, но ближайшая электричка приходила только через три часа – вот Розка и согласилась.
Они проехали под аркой ворот, докатились до тропинки на висячий мост, и здесь Моржов остановился ссадить Розку. Дальше начинался подъём, одолеть который можно было только пешком.