Блуда и МУДО

Иванов Алексей Викторович

– Моржовина сволочная… – тяжело дыша, прошептала Розка, всё так же напряжённо вглядываясь в асфальт.

– Ну чё ты, – издевательски ответил Моржов. – Никакого секса. Мы чисто по работе.

Он безнаказанно играл с Розкиными грудями, и Розка то ли заплакала от досады, то ли засмеялась от бессилия.

– Вот сейчас попадёт кто навстречу – а я с голыми сиськами… – простонала она.

Моржов приблизил губы к её ушку.

– Вон справа отворот, – подсказал он. – Рули туда.

– Сам рули… Я не сумею…

– Ага, ща. Я возьму руль, а ты сразу топик обратно натянешь.

– Жопа ты жопская… – едва не прорыдала Розка. Моржов чуть-чуть притормозил, но не настолько, чтобы Розка осмелилась рвануться и спрыгнуть с велосипеда.

– А-а!… – завопила Розка.

– Не паникуй, – бодро сказал Моржов и попридержал Розку за локти, руководя манёвром.

Розка повернула руль. Велосипед рыскнул, но не упал, а перекатился через обочину и оказался на просёлке.

– Теперь вперёд, – распорядился Моржов и снова нажал на педали.

Просёлок уводил куда-то вниз. Моржов прикинул и решил, что этот просёлок – старая дорога с шоссе на Колымагино. Ею уже почти не пользовались, потому что за разъездом была построена новая дорога с бетонным мостом через Талку. Засохшие колеи просёлка отпечатали рубчатый след тракторных протекторов. Велосипед затрясся, а Розкины груди запрыгали, как мячики. Моржов поймал их в ладони, словно этим успокаивал Розку.

– Расшибёмся, бли-ин!… – орала Розка.

На просёлке солнечный свет не громоздился уже столбами и полосами, а был мелко наколот на огни, словно пространство засахарилось. Моржов опустил одну руку и начал расстёгивать на Розке брючки. Розкин животик был круглый и твёрдый от напряжения, но напрягалась Розка не из-за Моржова – она трусила ехать под горку.

По сосновому склону просёлок скатился к Талке. Здесь грудился старый бревенчатый мост. По его настилу колеи были выложены досками. В пазах меж брёвен росла трава. Блестящая, мелкая Талка ныряла под мост, словно кланялась.

– Приехали! – объявил Моржов и надавил на тормоза.

Он спрыгнул с велосипеда первым, опережая Розку, присел, одной рукой придерживая агрегат за седло, а другой рукой подхватил Розку под колени. Глаза его чуть не вылезли от натуги, когда он распрямился, поднимая Розку и наваливая её себе на плечо. Розка только охнула. Тяжёлыми, грубыми шагами Моржов быстро пошёл с дороги на берег Талки, за ближайший куст, унося Розку на плече, будто кентавр. Велосипед остался лежать на дороге, изумлённо поблёскивая спицами ещё вращающегося колеса.

На бережке Моржов поставил Розку в траву, сразу обнял её и принялся целовать, не желая дать Розке опомниться. Бревенчатая громада моста неподалёку выглядела как сторожевая стена острога боярина Ковязи.

– Я на спину не лягу, – задыхаясь, прошептала Розка уже опухшими губами. – Там сучья какие-нибудь…

Моржов потянул Розку вниз, опуская на колени.

– Вставай раком, – велел он. – Чисто по работе…

Розка почти упала на четвереньки, словно её подшибли. Она склонила разлохмаченную голову, чтобы ничего не видеть, опёрлась на один локоть, загнула на спину руку и, срываясь пальцами, поспешно стаскивала с зада брючки и стринги. Моржов пинками сбросил кроссовки и, чертыхаясь, запрыгал возле Розки, стягивая узкие джинсы. Он увидел, что промежность у Розки выбрита догола, как у проститутки. Сказывался вкус Сергача.

Розка будто в изнеможении совсем уронила голову, но быстро расставила локти и колени пошире, точно её собирались повалить. Моржов рухнул на колени перед Розкиной задницей и взял Розку за бёдра – будто в обе руки принял от боярина Ковязи здоровенную богатырскую братину. Розка, захлебываясь, зашипела – так шипят, когда от жажды, торопясь, хватят кипятку. Талка вспыхнула. С ритмом прибоя из темноты под мостом начало вышибать снопы искр.

– Пора, красавица, прогнись, – хрипло прошептал Моржов.

С облегчением, точно долго ждала этого, а теперь можно не стыдиться, Розка легла на траву грудью, выставляя зад, словно главный собственный смысл, сосредоточение всех чувств.

Моржов знал, что вот сейчас и только сейчас Розка – настоящая, какая она есть. Только этот момент – момент истины. Только в этом поведении воплощается подлинное отношение Розки к жизни, даже если и сама Розка о себе считает иначе. Моржов гадал, чего же он увидит и услышит: сдавленное молчание, тяжёлое сопение, сладострастный стон, яростный вопль?… Розка как-то запищала, словно разгонялась, и начала тоненько взвизгивать, как молоденькая девчонка на качелях.

А потом она плавно скользнула вперёд, снимаясь с Моржова, перевернулась на спину и, выгнувшись, вдруг забилась, дрыгая ногами – с ненавистью сдирала мешавшие ей брючки и трусики.

– Иди на меня! – властно прорычала Розка глухим и утробным голосом, столь непохожим на взвизгивание. – Хочу тебя сверху!…

Моржов лёг на Розку, словно лодка на стапель, и обнял Розку одной рукой под лопатки, а другой – под зад, будто наискосок обхватил Розку всю, чтобы прижать к себе как можно крепче. И чем сильнее он стискивал Розку, тем ярче она раскалялась. Уже и солнце, казалось, не палило, а остужало голову.

– Борька! Борька! – рвущимся дыханием шептала Розка. – Свинья! Моржатина тушёная! Ты где шлялся всё это время?…

Щёкин сидел на подвесном мосту, болтал ногами в пустоте и пил пиво. Ночь выдалась облачная, и не было ни луны, ни звёзд. Всё казалось сделанным из темноты: взбитой, рыхлой темноты небосвода; колючей и плотной темноты ельника; мохнатого и тяжёлого мрака земли; жёстких, текучих чернил речки. Моржов подошёл и сел на край мостика рядом со Щёкиным.

– Как дела? – спросил он.

– Формально – всё нормально, – ответил Щёкин, не глядя на Моржова.

– Какой-то ты кислый…

Щёкин молча пожал плечами.

Моржов закурил. Щёкин покосился на него, поставил банку с пивом на доску настила и зашарил ладонями по бёдрам. Он был в трениках и в своей футболке «Цой жив».

– Что за жизнь тяжёлая… – забурчал Щёкин, не находя сигарет. – Дожил, блин, даже карманов на штанах нету…

Моржов протянул Щёкину свои сигареты.

– Как у тебя с Сонечкой? – спросил он.