Блудница поневоле
Шрифт:
— Это Макс, — тихо ответил гость. — Так дерзко мог поступить только он…
— Ага, понятно. — Хождение прекратилось, и теперь на парня в упор смотрели насмешливые с презрительным прищуром глаза. — А не подскажешь ли мне, почему он до сих пор жив?! Сереги нету, а этот жив… Договор был какой? Какой договор был, я спрашиваю?.. Что?! Не слышу?!
Он приложил растопыренную ладонь к уху и дурашливо согнулся в сторону сидящего в кресле парня. Тот угрюмо смотрел на хозяина дома и молчал. И как ни пытался мужчина, не мог прочесть ни единой мысли за бесцветным, пустым
— Н-да-а, — пожевал он губами, — топчемся на одном месте, как идиоты пустоголовые, а у нас новая партия на подходе… Давай лучше о деле настоящем поговорим…
Лишь на какие-то доли секунды мелькнула неуловимая тень на лице гостя, но и этого было достаточно, чтобы понять: это как раз то, чего от него давно ждали. Бесцельность смертей, оказывается, была очевидна не только ему.
Хозяин поманил гостя пальцем, и они прошли к столу, заблаговременно накрытому к обеду. За сменой блюд и за тихой беседой они незаметно решили большую часть проблем, связанных с очередным рейсом. Неизвестно, что тому способствовало, но когда они прощались у порога, глаза парня немного потеплели и обрели вполне уловимый оттенок голубого.
— В общем, ты меня понял. Оставим пока те бабки… Сейчас есть дела поважнее, — похлопал хозяин его по плечу, незаметно подталкивая к двери, потом, словно спохватившись, поднял кверху указательный палец. — Но до поры… Лишними они никогда не будут…
Наталья стояла на крыльце маленькой сторожки в глубине огромного сада и с грустью смотрела на крупные хлопья снега, падающие с неба. Снег ложился на зеленую еще во многих местах листву, укрывая ее плотным рыхлым одеялом. За какой-то час сад изменился до неузнаваемости, сменив радостное разноцветное убранство на белоснежный саван.
Потоптавшись в промокших тапочках, Наталья тяжело вздохнула, взяла в руки полиэтиленовое ведро и пошла по припорошенной тропинке в сторону детского дома. Думы, обуревавшие ее седеющую головушку, не были из разряда таких уж мрачных, но и безмятежными назвать их было нельзя.
Покоя она лишилась в то раннее сентябрьское утро, когда ее любимая сестренка приволокла неизвестно откуда подстреленного бандита.
Она стояла на крыльце, терла кулачком покрасневшие от слез глаза и то и дело всхлипывала:
— Наталь, помоги! Я знаю — ты можешь! Мне некуда больше идти! Помоги…
Ну как тут откажешь?!
И Наталья взялась помочь…
Для начала она вместе с Милкой втащила раненого Максима в заброшенную сторожку на границе их владений. Затем ей пришлось долгих четыре часа трястись на телеге по проселочным дорогам в поисках знакомого хирурга. И не то чтобы тот был светилом медицины, нет! Просто он был одним из тех, кто не задает лишних вопросов.
Он их и не задавал…
Распластав Максима на ошпаренном кипятком топчане, он склонился над раной, время от времени озабоченно причмокивая толстыми губами. Когда же Милка, не выдержав затянувшегося осмотра, громко всхлипнула, принялся деловито отдавать распоряжения.
Явилось ли то божьим промыслом, либо он действительно
Хирург, явившийся для очередного осмотра, пожевал губами и нехотя признал:
— Плоховато он выглядит… Уж и не знаю, чего ему не хватает? Рана заживает хорошо, температура спала.
— А может быть, у него внутри что-нибудь болит? — высказала предположение Наталья, убирая со стола нетронутый Максимом обед. — Вот и не ест почти ничего…
— Просветить бы его, — доктор почесал в затылке и принялся укладывать стетоскоп в потрепанный чемоданчик. — Что я так увижу? Да ничего. Рентген нужен.
— Не нужно рентгена, — сипло выдавил Максим, скосив глаза в их сторону. — Со мной все в порядке…
Услышав его ослабевший голос, Милочка едва не прослезилась. Все эти долгие дни и ночи не отходя от его постели, она так свыклась с мыслью, что Максим теперь часть ее жизни, что, не сдержавшись, подлетела к постели и прильнула губами к его щеке.
— Правда?! — обрадованно зашептала она. — С тобой все хорошо?! А почему ты не ешь?!
Она принялась щебетать всякие глупости, старательно избегая смотреть в сторону Натальи, которая, проводив до двери врача, с осуждением посматривала в ее сторону. Через несколько минут, не сдержавшись, Милка все же оглянулась и, уперев свои сияющие счастьем очи в недовольно поблескивающие глаза сестры, недовольно фыркнула…
— Давай, давай, дуреха, — ворчала Наталья, утаптывая девственный снежок, устеливший стежку. — Еще наплачешься… Это надо же так вляпаться?! Умница, красавица, с образованием, а не нашлось никого лучше…
Взойдя на крыльцо, она отряхнула с мокрых тапочек снег и, швырнув пустое ведро в открытую дверь кухни, прошла в свой кабинет.
Сведя брови у переносицы, Наталья несколько минут стояла, вперив невидящий взгляд перед собой. Затем, тяжело вздохнув, она принялась ходить из угла в угол, обдумывая предстоящий разговор с сестрой. Время от времени с раздражением всплескивая руками, Наталья подкрепляла свои неоспоримые доводы множественными примерами из жизни таких вот наивных дурочек. В конце концов, устав от бесполезного мельтешения по кабинету, она уселась за стол и с нетерпением принялась поглядывать на дверь.
Та вскоре отворилась, и на пороге выросла фигурка ее сестры. Дважды повернув ключ в замке, та твердой походкой прошла к столу, уселась на стул и, поставив локти на край стола, безапелляционно заявила:
— Я заранее знаю, что ты хочешь сказать! Но я его не брошу!
— Почему? — задала Наталья всего один вопрос, и рука ее сама собой потянулась в верхний ящик стола, где она держала сигареты.
— Потому, — буркнула Милочка и совсем по-детски надула губки. — Он хороший…
— То же самое я слышала несколько лет назад об Олеге. Затем ты мне написала восторженное письмо о любезном твоему сердцу Иннокентии, роман с которым, кстати сказать, я не одобряла.