Блудницы Вавилона (Whores of Babylon)
Шрифт:
– Послушай! Помнишь, что мы здесь нашли? Помнишь, что было в свертке?
– Нет!
К ним уже бежали два мага. Алекса схватили за руки, да так ловко, что совершенно лишили возможности сопротивляться. Его потащили к келье.
Бесшумно, какдве изголодавшиеся щуки, шпики последовали за ними, то исчезая в мутной глубине теней, то мелькая серыми пятнами.
Проснувшись на седьмой день, Алекс обнаружил, что, хотя в голове по-прежнему шумит, все заняло свои места, определилось, отстоялось. Вавилонский звучал привычно, как будто он всегда
Маг вывел его из комнаты и повел к массивной, обшитой медными полосами двери. Другой маг привел Гупту. Дверь открылась. Широкий, обложенный кирпичом туннель полого уходил вверх, исчезая в темноте за поворотом.
– Вы оба возродились, – сообщил маг. – Вы граждане. Ступайте и ищите свой путь, Найдите свое место в Вавилоне. Если же вас влечет Вавилонская башня, возвращайтесь через год и попроситесь в город внутри города.
Два новых гражданина вошли в туннель. Они уже скрылись за поворотом, а дверь все еще оставалась открытой. Словно ждала кого-то. Может быть, двух телохранителей?
Впереди, в конце туннеля, показалась освещенная факелами и заполненная шумом каверна.
Что это? Чрево Вавилона? Казалось, сто языков сошлись, смешались если не в споре, то в шумном обсуждении. С мраморных постаментов, с шатких деревянных платформ, с каменных подиумов, устроенных рядами, неслись бессвязный лепет мужчин, завывание женщин и детские вопли. С десяток магов патрулировали площадь, внимая этой разноголосице, словно живые регистраторы.
Что это? Состязание ораторов? Сумасшедший дом? Базар, где в качестве товара предлагались языки? Или, может, храм во славу Бога Времени, внимающего всем голосам, стихающим в конце, всей поэзии, всей философии и всем пророчествам, сливающимся в непостижимое, невнятное бурление?
Благодаря особенной акустике подземного зала слова распадались на отдельные звуки великой симфонии разлада. Эхо билось под сводом, как стая вспугнутых светом факела летучих мышей. Казалось, здесь был плавильный тигель самого Слова, тот котел общения, в котором некая изначальная речь Ура могла соединиться, срастись, дав наконец всему на свете точное название, и выявить себя в голосе грома, скрежете ледников, шорохе снегов, журчании текучих вод, во всем том, что, сложившись, сотрясало, крушило, давило и сметало творения цивилизации.
Алекс схватил за рукав проходившего мимо мага.
– Что это? Вы можете объяснить?
– Сие, граждане, Парламент Вавилона! Чтобы говорить с будущим, нам нужно прежде понять, что есть бессмыслица. Большая часть того, что мы обычно говорим, не имеет смысла. Однако же из этой бессмыслицы рождается смысл. В начальном, беспорядочном шуме космоса возникали ростки органов чувств. Организмы, организация, органоны. То, что слышите, есть голос стотрубного органа. Мелодия лона всех слов. Музыка матери смысла в родовых муках. Сие есть Мамму. Сие есть лава раскаленная, исторгнутая из недр бытия, чтоб коркою застыть на склонах Вавилона.
Маг устремился вперед, крутя головой из стороны в сторону. По-видимому, он был одним из тех, кто управлял – Алекс вспомнил выражение Аристандра – средствами коммуникации.
С десяток выходов вели с этой плошали парламента к ступенькам, рампам, туннелям, ухолившим в темноту. Над аркой каждого выхода был выложен рельефный символ: диск солнца с пиками лучей, полумесяц, голова быка, обезьяна, лепешка в форме губ, пчела, лев, крест, собака. Движение в пещере не прекращалось ни на миг: одни входили, другие выходили.
Ничего подобного этому месту не было больше нигде во всем городе. Здесь находилась звуковая студия, предназначенная для общения с существами, которые еще не родились и даже не были зачаты, с существами, совершенно отличными от человека. Казалось, здесь, как матка в гуляшем пчелином улье, ворочается великий нерожденный бог.
Вот оно, подсознание Вавилона, подумал Алекс.
И здесь же маги, вслушивающиеся в рвущиеся из глоток времени звуки, распорядители мистерий или их жертвы, тонущие в потоке шума.
Он со вздохом отступил за куб мрамора, с которого во весь голос вещал сытого вида потный парень.
Из-под арки, помеченной знаком обезьяны, появился, настороженно посматривая по сторонам, Мориель. За ним шла Фессания.
Схватив за руку Гупту, Алекс увлек его за камень.
– Тише. Не высовывайтесь.
– Тише? В этом-то гаме?
– Ш-ш-ш! Не мешайте.
– По крайней мере скажите, от кого я прячусь.
– Вон там, видите? Девушка с каштановыми волосами. И франт с кривым носом.
– Кто они? Почему от них надо прятаться?
– Не важно.
Фессания задержалась у помоста, на котором четверо парней славянской внешности декламировали что-то, не
слушая друг друга. Мимо, совсем близко от того места, где укрылись Алекс и Гупта, прошел Мориель. Взгляд владельца парикмахерского салона был направлен на арку с изображением губ.
В следующее мгновение из-под арки вынырнул маг с крючковатым носом и забранной в сеточку черной бородой, напоминающей огромный зоб. Маг заметил Мориеля. Мориель кивнул. В тридцати шагах от мраморного куба эти двое встретились.
После короткого обмена репликами в руке мага возник маленький, странно знакомый сверток. Мориель отсчитал монеты. Завершив сделку, человек с черной бородой повернулся, явно собираясь уходить.
В то же мгновение Алекс выскочил из укрытия, чтобы либо заявить свои права на сверток, либо потребовать от цирюльника возмещения. До цели оставалось несколько шагов, когда на сцене появились двое в юбках и накидках. Один, схватив Мориеля за руку, повернул ее так, что сверток выпал из разжавшихся пальцев. И все же крик боли, сорвавшийся с губ цирюльника, не имел отношения к вывихнутому запястью – между ребер у него торчала рукоятка кинжала, подарок второго грабителя.