Блудницы Вавилона (Whores of Babylon)
Шрифт:
Клеймение. О боже!..
Бог – Мардук. И бог пожелает удостовериться, что все его указания выполнены до прибытия гостей, Музи и Гибила.
Как и было обещано, едва Алекс вычистил и вымыл посуду, как кухарка подала ему чашку с каким-то варевом.
– Какая досада! – с притворной веселостью сказала она. – Как раз в день, когда мы ждем гостей! Столько работы! Без тебя мне не обойтись.
– Я и так едва двигаюсь, – пожаловался Алекс, ничуть не покривив против истины.
– Надо держаться.
Он осушил чашку двумя глотками. На вкус – крепкое пиво с сильным запахом трав. Подействовало почти сразу –
Кухарка участливо посмотрела на него.
– Как себя чувствуешь?
– Мерзко. Как будто отравы выпил.
– Надеюсь, подействует как надо. Снадобья, когда смешиваешь с питьем, ведут себя по-всякому.
– Где моя голова? Она же отвалилась.
– Вот и хорошо. К полудню будешь как огурчик. Аншар сопроводил Алекса к уже знакомой, пусть и не
вызывавшей приятных воспоминаний скамейке, на которой незнакомый мускулистый розовощекий парень в юбке и длинном кожаном фартуке уже разложил инструменты: переносную угольную жаровню, кузнечные мехи, чан с водой и клеймо с печатью в форме львиной головы, идентичной татуировке на щеке Алекса.
Зрители молчали. Фессания теребила губу. Алекс сел. Клеймовщик дотронулся до железного льва – холодный. Аншар повязал вокруг головы жертвы полоску тряпки и натянул ее на глаза.
– Чтобы не дергался, а то клеймо соскочит. Потом он крепко взял Алекса за мочки ушей. В голове
зашумело. Шум напоминал гул ветра в глубокой пустой пещере, и в нем почти потерялось дыхание мехов и похрустывание угольков.
Внезапно онемевшую щеку пронзила раскаленная стрела. Боль была страшная, как будто в плоть вгрызлась изголодавшаяся крыса. Алекс почувствовал запах паленого мяса. В следующий момент все уже закончилось. Аншар разжал пальцы. Повязка упала с глаз. Клеймо упало в чан с водой. Зашипели змеи. Мама Забала накладывала на щеку то ли мазь, то ли холодную глину.
К вечеру заклейменная щека беспокоила Алекса меньше, чем исполосованная спина. Щеку он по крайней мере мог сохранять в неподвижности, а со спиной такого не получалось. Стоило поднять руку, как ее как будто атаковал рой обозленных пчел. Кочанное состояние головы разрешилось похмельным синдромом средней степени.
Он сходил в молельню, чтобы показать Мардуку свою новую отметину, и теперь, с заново обмазанной щекой и сытым желудком, смиренно занял свое место в углу обеденного зала. Другие слуги уже суетились, обслуживая почетных гостей, восседавших за столом вместе с Фессанией. В роли дуэньи выступала тетя молодой госпожи.
Женщина эта, Нингаль-Дамекин, примчалась из своего загородного поместья специально для того, чтобы руководить приготовлениями к свадьбе племянницы. Алекс возненавидел ее с первого взгляда. Нингаль-Дамекин была высокого роста, тощая, а ее физиономия вызывала ассоциации с топором. Портрет дополняли самоуверенно выступающая челюсть и пронзительный, похожий на облагороженный лай голос. По дому она расхаживала так, словно негнущиеся колени не позволяли двигаться иначе, как по прямой. Несочетаемое сочетание загара от длительного пребывания на воздухе и густо наложенного макияжа преимущественно лиловых и золотистых тонов призвано было, очевидно, подчеркнуть ее достоинства красавицы и знатной, пусть и сельской дамы. Менее искушенный наблюдатель назвал бы этот цвет цветом гангрены. Ее страстью была охота на лис и прочих пушистых зверьков. Ничто не доставляло ей такого удовольствия, как созерцание разрываемой на клочки дичи. Понятно, что Нингаль-Дамекин было о чем поговорить с Музи, охотником на крупного зверя.
Сложенный как квотербек, с длинными, до плеч, и вымытыми (по крайней мере в этот вечер) волосами и радужной повязкой на голове, Музи начал с того, что похвастал перед тетушкой невесты браслетом, который носил на запястье и который был сплетен из чего-то, напоминающего жесткую серую проволоку.
– Талисман на удачу! – доверительно сообщил он. – Из волос с задницы слона! Прошу прощения.
Отец Музи был непримечательный толстячок с налетом барской любезности; его супруга – худенькая, суховатая, скорбного вида особа с собранными в пучок шелковистыми молочно-белыми волосами. Ела она без аппетита – не ела, а клевала, – хотя на столе были и жареный молочный поросенок, и крабовое мясо в маленьких хрустящих хлебцах, выглядящих точь-в-точь как раковины, и овечьи мозги, и страусиные яйца, и пряные лепешки, и фаршированные мышатами куропатки. На середине стола красовался жареный павлин с хвостом из вареного лука и глазами из грибов. Пол окропили ароматной водой. Многочисленные лампы окуривали помещение сладковатым дымом. Нанятый по случаю квартет музыкантов негромко наигрывал на лютнях и флейтах.
Гибил ел спокойно и неторопливо, его сын – с удовольствием, Нингаль-Дамекин – с жадностью, но, конечно, только для того, чтобы подать пример другим.
Фессания, облаченная в серебристое платье, отдавала должное всему понемногу, включая вино, но не пьянела – в отличие от Музи.
– Эй! – обратился к ней Музи, указывая пальцем в сторону Алекса. – Хотел спросить. Тот раб. Что он такого сделал, а? Сбежал от такой куколки?
– Прогулялся без разрешения.
– И ты его выпорола и припечатала?
– Разумеется.
– Ух ты, какая львица! А зачем он здесь? Ничего ж не делает.
– У тебя аппетит из-за него испортился?
– У меня? Не-а. На прошлой неделе отрубил слону хобот. Секирой.
– Какое горе для слона.
– Фессания! – запротестовала Нингаль-Дамекин. – Такое мог совершить только настоящий герой.
– Точно, – согласился Музи. – Давайте расскажу.
– Сейчас… Фессания, действительно, так ли уж обязательно присутствие здесь этого раба? Вид у него такой… неприглядный.
– Конечно. Это мой личный раб. Гибил подмигнул.
– Думаю, наша маленькая хозяйка хочет показать, что она способна совладать и с моим сыном. Не обижайтесь, госпожа. Мне это нравится! – Он рыгнул и тут же, вспомнив про манеры, повернулся к супруге и небрежно протянул: – Великолепное угощение. Стол ломится и стонет. Не так ли?
– Да, определенно, – ответила она, подцепив вилкой крохотного мышонка.
– Можно не бояться, что наш сын будет голодать, возвращаясь с охоты. Но с охотой придется подождать, пока не истекут медовые луны.