Блудное художество
Шрифт:
– Убью!
– прошипел Федька и кинулся-таки на доктора с кулаками.
Варенька, вскрикнув, метнулась ему наперерез и повисла на шее. Он невольно схватил ее в охапку.
После чего счастливо избегшему смерти Матвею осталось только тихонечко, пятясь, на носочках, покинуть комнату, где вот сейчас и началось настоящее объяснение…
Архаров вернулся домой не сразу, а побывав у князя Волконского. Лопухин же остался у старой княжны Шестуновой. Встретились они на Пречистенке уже поздно вечером.
Лопухин был несколько смущен.
– Такая оказия, Архаров… Тучков вдруг в Санкт-Петербург засобирался, зовет ехать вместе спозаранку, приехали ж тоже вместе…
Архаров дважды кивнул. Левушка всячески показывает свое недовольство. Даже проститься не желает - кобенится, как записная щеголиха и вертопрашка. И теперь лишь стало окончательно понятно: хотя они друг за дружку горой, хотя поручик Тучков готов жизнь положить за полковника Архарова, однако ж один из них - гвардеец, а другой - полицейский. И тут уж ничего не поделаешь - гвардейцу полицейского не понять.
И Лопухин… нет, Лопухин, пожалуй, тоже более не гвардеец.
Он усердно пробивается вверх, записывает в тетрадочку все прегрешения московской полиции. Выучиться бы вести себя так же, как он, да, поди, уж поздно. Коли так пойдет - лет через десяток сделаешься вроде щеголя времен прошлого царствования, не желающего расставаться с длинным кафтаном и старомодными пуговицами, посмешищем для выпорхнувших из французской лавки юных вертопрахов.
И ведь пробьется Петруша Лопухин, со ступенечки на ступенечку - глядишь, петербуржским градоначальником станет. Личико гладенькое, глазки хорошенькие, кавалер из тех, что всюду производят наилучшее впечатление и знают науку жить, не пачкая холеных ручек. Это ему еще только двадцать два. А к тридцати много чего успеет…
– Коли вдругорядь к нам соберешься - милости просим, - вот и все, что мог сказать Архаров. Не передавать же с гонцом к Тучкову прощальные объятия и поцелуи.
– Послушай, Архаров, нам надобно объясниться!
В голосе светского кавалера и будущего высокопоставленного чиновника было неподдельное волнение.
– Коли ты про Тучкова - так между нами ссоры не было. Он сам вправе решать, с кем дружиться, кого сторониться, - отвечал Архаров, упорно не желая смотреть в глаза собеседнику.
– Тучков мне все наконец рассказал. Архаров, что мы стоим на лестнице, пойдем к тебе в кабинет.
– Коли угодно.
В кабинете Архаров тут же сел, Лопухин остался стоять.
– Сядь, Лопухин. Коли хочешь, велю Никодимке кофею сварить.
– Я пытался понять, что есть благочиние, - вдруг сказал гвардеец.
– Ты помнишь, государыня все твердит, что благочиние есть важнейшая задача полицейская. От слов «благостно» и «чинно»… То есть, следить, чтобы все происходило благостно и чинно… Архаров, мне все представляется крестный ход, где люди шествуют с умилением, неся образа. Но ход - это два часа, три часа, потом те же люди ставят образа в красный угол, идут в кабаки, напиваются и сквернословят. Возможно ли благочиние с теми людьми, какие у нас есть? Как ты полагаешь, Архаров?
– Других Господь не дал.
– Может ли статься, что государыня желает невозможного?
Вот тут Архаров несколько остолбенел.
– Никодимка, дармоед, кофею неси с сухарями!
– крикнул он.
– Архаров, ты не ответил.
Тут лишь обер-полицмейстер посмотрел в лицо собеседнику. Лицо было молодое, открытое, подвоха он не разглядел.
– Я, Лопухин, за четыре года на людей нагляделся. Я видел старика, который все имущество на церковь отписал, сам ушел в обитель доживать. Родня его последними словами проклинала. И видел я человека, который убил подряд четверых младенцев - задушил. При расспросах явилось, что, когда душит, его охватывает неземная радость. Возможно ли благочиние, когда в одном чрезмерная святость, а в другом, соседе его, таковое зверство, я не знаю. Мне сдается, что для благочиния все люди должны быть более или менее одинаковы. Без великой святости, без душевного уродства, а чтобы просто жили мирно и в церковь ходить не забывали.
– Ты сказал то самое, о чем я думал. Можно ли считать обывателем, живущим мирно и не служащим к соблазну ближних такого, как Каин?
И тут Архаров понял, что он никогда и ни одному человеку в мире не сумеет объяснить, почему застрелил Каина.
Даже и пытаться не стоит.
– Оставь это, Лопухин. Я знаю, что тебе сказал Тучков. Пусть будет так… спорить не собираюсь…
Помолчали. Вдруг Лопухин вынул из кармана толстенькую тетрадку.
– Возьми, Архаров. Тут мои наблюдения, примечания, прожекты. Ты сделаешь из них лучшее употребление.
Архаров редко получал бескорыстные подарки. Это же был не просто подарок. Лопухин одним точным жестом показал, что не собирается въезжать в рай на архаровских плечах, и безмолвно подтвердил право обер-полицмейстера принимать решения, не спросясь гвардии поручика Тучкова.
– Я велю переписать, а потом отправлю к тебе в Санкт-Петербург, - сказал Архаров. Нужны были слова благодарности - но все куда-то подевались.
– Я, собственно, для того и ждал тебя. А теперь простимся - я ни свет ни заря отбываю, Тучков заедет за мной.
Проститься преображенцы могли только так - крепко обнявшись. Архаров встал, облапил Лопухина и легонько оттолкнул - чай, не баба.
– Счастливый путь, Лопухин.
– Счастливо оставаться, Архаров.
И потом, когда шаги молодого офицера стихли, Архаров хмыкнул и вздохнул - надо же, впервые в жизни так ошибся в человеке. Наверно, созерцание разбойничих, шпионских и прочих рож портит остроту взгляда.
Тетрадка лежала на столе. Можно было бы позвать Сашу, но Архаров взялся читать сам.
Он открыл тетрадку наугад посередке и прочитал: «Зимою и осенью извозчикам кафтаны и шубы иметь, какия кто пожелает; но шапки русские с желтым суконным вершком и опушкою черной овчины, а кушаки желтые шерстяные».
Он несколько удивился - ведь так примерно московские извозчики и одевались, странное нововведение! Посмотрел дальше: «А когда случится подъехать к перекрестку, тогда ехать тише и осматриваться во все стороны, чтоб кому повреждения не учинить или с кем не съехаться, по мостам чрез реки карет не объезжать, а ехать порядочно и не скоро».