Бог бабочек
Шрифт:
Преданность.
Вот что ты во мне выделил. Безмолвное, жалкое, с собачьим блеском в глазах: хозяин, не беспокойся, я вечно жду. От этого хочется и растроганно, тихо плакать – и выть. Униженно-оскорблённо, в сатанинской гордыне.
Твой взгляд светится искренней благодарностью. Улыбаюсь шире и сжимаю кулаки под столешницей – так, что даже мои короткие ногти вонзаются в ладони. Я не хочу говорить «спасибо». Хочу перевернуть к чертям этот стол, хочу закричать, хочу бросить в Настю чем-то тяжёлым – салатником, например, или ежедневником, который тебе подарила, – а тебя…
Тебя –
Я чудовище. Единственная злая фея на крестинах Спящей Красавицы. Всё правильно: как бог может любить чудовище? Знаю, что не может. Знаю, что ты останешься в этой квартире на ночь – с ней. Знаю, что побреду одна по тёмным притихшим улицам – плевать, что там ругается январская метель. Что пройду две, и три, и четыре остановки, радуясь, что ветер режет мокрые от слёз щёки: наверное, будет больно. Лучше уж такая боль. Знаю, что совсем ничего, совсем никогда не исправить, что для тебя я – одна абстрактная, голая, глупая преданность, что когда-нибудь ты скажешь страшное «У меня душа к тебе не лежит»…
Знаю – и ошибаюсь в тот вечер, как ошибусь ещё много раз.
– Спасибо. Не стоило так уж…
И мы наконец-то тянем сок до дна.
Мне жарко; чувствую себя обессиленной, выпитой, точно вместе с тобой сочиняла и произносила эту светлую речь. Действительно светлую – а во мне так мало света. Ничтожно мало, но весь он твой.
– Так, ладно! – встряхиваешь головой, будто очнувшись. – Совсем меня куда-то в серьёзную степь понесло… Может, поиграем?
– Во что? – подобострастно оживившись, спрашивает Шатов; багровость медленно, пятнами, сходит с его лица.
Садишься и рассеянно поводишь плечом.
– В «Есть контакт». По-моему, самый оптимальный вариант для такой компании, как наша… Тёма, не вытирай руки скатертью, пожалуйста! Я же не имел в виду «для компании, где есть две хороших девушки и четыре неотёсанных дебила». – (Комнату оглашает взрыв смеха; даже я не могу удержаться от улыбки. Артём, осчастливленный твоим вниманием, гогочет громче всех). – Просто для компании, где есть малознакомые друг с другом люди… И люди с разными типами образования, – (любезный кивок в мою сторону).
– Это где слова надо угадывать? Давайте! – Володя потирает руки; ты, ухмыляясь, откидываешься на спинку стула.
– О, всё: Владимир Сергеевич готов к бою! Сейчас нас зашпыняет своими историей да географией… Ну, я напомню правила, если все не против? Настя, принеси с кухни ту приблуду, пожалуйста… Как же её? Ну, вот эту вот, с сеточкой.
Показываешь руками что-то округлое. Приблуда – смешное просторечие, которое только в твоих устах почему-то звучит не грубо, а мило. Настя моргает в недоумении.
– Хлебницу? – догадываюсь я.
– Точно!.. – ласково смотришь на меня. – Вот, Юля уже почти начала играть.
У меня теплеет в груди; опускаю глаза. Так глупо – но радует, что именно я угадала. И радует, что планируется игра со словами: наконец-то – впервые за вечер – я побуду в своей стихии. В прошлом году на твоём дне рождения мы уже играли в «Есть контакт». Ты в тот день тихонько пододвигал ко мне по столу ломтики шоколадки – очень застенчиво, словно и этим боялся обидеть. Кончиками пальцев, под шум общего разговора – и только мне. Я краснела, двигала их назад, боялась, что кто-то заметит, – и плавилась от совсем не платонической нежности.
На том дне рождения ещё не было Насти.
– Почему именно хлебницу? – она растерянно улыбается.
– Хочу из неё тянуть жребий, – с вальяжной капризностью заявляешь ты. – У меня день рождения, мне можно.
– А зачем жребий? Будь ведущим ты, да и всё! – предлагает Шатов. Видимо, мысль отнять у тебя трон – даже в рамках игры – кажется ему слишком кощунственной.
– Ой, ну, так и быть, уговорили! – (Смеясь, по-королевски небрежно взмахиваешь рукой). – Итак, правила. Ведущий загадывает слово – любое русское слово. Ну, давайте пока ограничимся существительными. Лучше без имён собственных, всяких там названий – для простоты… – (Володя разочарованно вздыхает). – Загадывает и раскрывает его первую букву. Например, загадываю я «автобус» и говорю: первая буква – А. И все вы начинаете придумывать слова на А – каждый своё. Потом кто-нибудь – ну, пусть Владимир Сергеевич, ему вон уже не терпится, – начинает описывать то слово, которое задумал. Допустим: «оранжевый сочный фрукт». Настя догадывается, что речь про апельсин, и говорит Владимиру Сергеевичу: «Есть контакт!» Вместе они считают до пяти вслух и потом хором произносят это слово. Если я – то есть ведущий – называю слово Владимира Сергеевича раньше, чем они досчитают, то своё слово описывает следующий игрок. Считается как бы, что я выиграл раунд. Если же они его произносят и Настя действительно угадывает, я должен раскрыть следующую букву своего, изначально загаданного, слова…
Твои руки летуче сходятся и расходятся, рисуют в воздухе «А», указывают на Володю и Настю, выписывают круги и границы; я любуюсь их танцем и собранными, размеренными переливами твоего голоса. Ты всегда талантливо объясняешь правила игр – любых. Видно, что тебе это нравится – как искусному стратегу. С тем же изяществом ты, наверное, планируешь свои придворные игры на факультете – в хищной борьбе за престиж, деньги, оценки и научные публикации. И свои странные заработки на стороне, и социальные активности.
И грехи.
Называешь всё это комбинациями и многоходовочками. Меня это пугает, отталкивает – и необъяснимо сводит с ума.
Через пару минут объявляешь, что первая буква – П; задумываюсь. Пытка, палач, похороны, предательство… Так, стоп. У тебя всё-таки день рождения.
– Ну, я попробую? – нерешительно спрашивает Шатов. – Эм, в общем… Сильный страх. Обычно – у массы людей. Например, при нападении террористов или… что-то вроде того.
Серьёзно? Божественное объяснение, ничего не скажешь. От человека с фамилией из романа Достоевского я ждала большего.
– Есть контакт! – произношу, пряча снисходительность. Льдистые глаза Шатова останавливаются на мне; мы начинаем считать. – Раз, два…
– Паника! – лениво бросаешь ты. Шатов вздыхает с облегчением: не выиграл. – Юля, теперь твоё слово.
Уже начиная объяснять, понимаю, что слово, которое я выбрала, не намного позитивнее «предательства» и «пытки». Зато заставит поразмыслить; чувствую приступ чего-то наподобие абсурдного злорадства. Будто дорвалась до мести за то, что сегодня ты весь принадлежишь их миру, а не моему.