Бог Боли
Шрифт:
Он выглядит элегантным, у него шикарный британский акцент, но в глубине души он жестокий и страшный. Немного похож на моего отца и всех остальных членов Братвы.
Только он не мафиози, что делает его личность еще более пугающей.
— У вас хватает наглости показываться здесь после того, что вы натворили?
Я качаю головой, пытаясь, но безуспешно, сохранить вертикальное положение.
— Он порезал моего брата, и я думала, что он собирается убить его, поэтому я... не могла... Я просто не могла смотреть и ничего не делать.
—
— Нет... — мои губы дрожат, а влага застилает глаза. — У меня не было времени. Джереми мог умереть.
— И что же такого важного в вашем брате? Неужели его жизнь имеет большую ценность, чем жизнь моего сына?
— Я этого не говорила...
— Вы явно так думали, когда нажимали на курок. — Его голос становится пустым, настолько безэмоциональным, что я вздрагиваю. — Разве недостаточно того, что ваши родители травмировали его в детстве? Вы собираетесь продолжить их дело и положить конец жизни, за которую он так упорно боролся?
— Пожалуйста... остановитесь... — я задыхаюсь. — Пожалуйста...
— Почему я должен? Чтобы вас стало легче от того, что вы сделали? Чтобы вы избавились от чувства вины и жили так, как будто моего сына никогда не существовало?
Я делаю длинный вдох и растягиваю губы в горькой улыбке.
— Я никогда не смогу почувствовать себя лучше из-за всего этого или забыть Крейтона. Вы можете не поверить, но та пуля убила и часть меня. Часть, которая думала, что Крейтон предназначен для меня и что нам суждено быть вместе. Я с трудом поняла, что это не так, и с тех пор не могу жить с этим.
Он сужает глаза, внимательно наблюдая за мной, словно сдирает с меня кожу и проверяет, что скрывается под ней.
Определяет, правда ли то, что я говорю, или просто мешанина из полуправды и хорошо продуманной лжи.
Когда он говорит, тембр его голоса становится жутко спокойным, обманчивым, преследующим.
— Знай, Анника. Если мой сын умрет, я буду преследовать до смерти тебя и твою семью.
По моему позвоночнику пробегает холодок, но это не из-за его слов.
Это из-за тени, которая появляется позади Эйдена и приставляет пистолет к его затылку.
— Отойди на хрен от моей дочери, пока я не размазал твои мозги по полу.
Поза и выражение лица Эйдена остаются неизменными, его абсолютно не беспокоит угроза, которую не так уж и незаметно представляет папа.
Как будто этого недостаточно, он поворачивается, позволяя папе приставить пистолет к его лбу.
— Давай, стреляй. Это единственный шанс, который у тебя есть, чтобы достать меня в таком положении. Используй его.
Черт.
Дерьмо.
Он сумасшедший? Как он может так провоцировать моего отца, когда тот
Он должен знать, какой папа человек. Он должен был слышать об этом, если он уже знает о его причастности к жизни Крейтона, так почему, черт возьми он не отступил, как поступил бы любой здравомыслящий человек?
Неужели он настолько бесстрашен?
Потому что я не сомневаюсь, что папа нажмет на курок и выполнит свое обещание.
Прежде чем он успевает это сделать, я бросаюсь к нему:
— Папа, нет.
Лицо моего отца может соперничать со статуей — холодное и неподвижное. Именно в такого человека он превращается, когда чувствует, что кто-то из нас в опасности. Когда великий Адриан Волков лично вмешивается и решает применить насилие.
— Этот человек думает, что это хорошая идея — угрожать моей дочери, и я здесь, чтобы доказать, что он не прав. Отойди, Аннушка.
— Нет! Ему больно, потому что пострадал его сын. — Я касаюсь его руки, хватаюсь за нее изо всех сил. — Папа, пожалуйста. Прими это, я тебя умоляю.
Я думаю, он все равно его пристрелит, потому что он не воспринимает никого, кто угрожает его семье.
Он относится к этому серьезно, безжалостно и беспощадно.
Но через некоторое время он опускает руку с пистолетом на бок. Однако, вместо того, чтобы убрать оружие, он оставляет его там, как форму запугивания и угрозы.
Оба мужчины смотрят друг на друга, или, скорее, оглядываются, в войне беспредельной силы.
— Еще раз заговоришь с моей дочерью в таком тоне, и ты исчезнешь, как будто тебя никогда и не было.
— Папа! — я качаю головой. — Это я не права, это я это сделала.
— Если кто-то и начал это, так это я. — Обращается он к Эйдену. — Я убил отца Крейтона, потому что он посмел тронуть мою жену. Я зарезал его как свинью, пока он выл и умолял. Я зарезал этого подонка и смотрел, как кровь льется из него, потом я делал это снова и снова, еще долго после того, как его тело стало безжизненным. И я бы сделал это снова в одно мгновение, нанеся больше ударов, чтобы сделать его лицо неузнаваемым. Я бы вытащил его из могилы, в которой он гниет, и выставил бы его голову на палке, чтобы весь мир понял, что моя жена и мои дети — вне зоны доступа. Я никогда не хотел, чтобы все зашло так далеко, но я не буду, ни при каких гребаных обстоятельствах, извиняться за то, что защищал свою семью.
— Я тоже не буду. — Спокойно, напористо говорит Эйден. — Мне плевать, кто ты такой и каким демонам поклоняешься. Если мой сын не проснется, я покончу с тобой и со всеми членами твоей дорогой семьи.
Я дрожу как лист, не только от эскалации и тонких угроз, которыми они обмениваются, но и от того, что эта ситуация может стать намного хуже.
Эйден силен, да, но папа более жесток, и я верю каждому его слову. Мой отец склонен превращаться в монстра, если чувствует, что нам угрожает опасность. Я убедилась в этом воочию во время попытки похищения.