Бог—человек—общество в традиционных культурах Востока
Шрифт:
«Цзы Лу вошел, и Конфуций спросил его, какой является милосердная личность (жэнь чжэ).
Он ответил: „Милосердной личностью является тот, кто побуждает других любить его (ши жэнь ай цзи)“. Конфуций: заметил на это: „Такого можно назвать и образованной личностью (ши)“.
Цзы-гун вошел, и Конфуций задал ему тот же вопрос. Он ответил: „Милосердная личность — это тот, кто любит других (ай жэнь)“. На что Конфуций заметил: „Такого можно назвать и превосходно воспитанным человеком (ши цзюнь)“.
Вошел Янь Юань, и снова Конфуций задал ему тот же вопрос. Он ответил: „Милосердный человек — это тот, кто любит себя (цзы ай)“.
Конфуций на это сказал: „Такого можно назвать истинно просвещенным человеком (мин цзюнь)“».
Низший тип поведения — когда человек ведет себя так, чтобы
64
Cm.: Booth W. C. Modern Dogma and the Rhetoric of Assent. P., 1974, c. 114, 132, 134. Использование языка Бута для передачи конфуцианской модели было впервые предложено Ду Вэймином. Weiming Т. Jen as a Living Metaphor in the Confucian Analects.— Philosophy East and West, January 1981, vol. 31, № 1, c. 45—54.
Определение личности, разработанное предшественником Бута — Джорджем Гербертом Мидом, вполне уместно привести здесь. Характеризуя целостность «личности», Мид пишет: «„Мне“ представляет определенную организацию сообщества в нашем собственном к нему отношении и зовет к ответу... „Я“ — это нечто, так сказать, реагирующее на социальную ситуацию, которая заключена в опыте индивида. Это ответ индивида на отношение к нему, когда он определяет свое отношение к ним... Отношение это выражено в его личном опыте, но его ответ им будет содержать новый элемент. „Я“ дает чувство свободы, инициативы» [65] .
65
Mead G. H. Ming, Self and Society. Ed. Ch. Morris, Chicago, 1934, c. 175, 177.
Изолировать «цзи» от «других» (жэнь) в конфуцианском определении «я» будет равносильно утверждению: то, что Джордж Герберт Мид на самом деле подразумевает под «я сам», является изолированным «я», когда он заявляет, что любое адекватное понимание «я» предполагает «я» и «меня» в качестве взаимозависимых объяснительных категорий [66] . Дж. Г. Мид — обществовед, и, коль скоро он стремится аналитическим путем определить параметры феномена «я», он отличается от Конфуция, который был занят исключительно качественной трансформацией «я сам». Существует некое качество этих ролей, придающее тождественность человеку, именно оно составляет его как «я». Не просто исполнение роли, а хорошее исполнение роли создает «я». В данной традиции, как ни странно, чем индивидуалистичнее человек, тем менее он «я». Автономные индивиды — это не «я сам», условием возникновения «я сам» являются «другие» [67] .
66
Амброуз Кинг признает эту взаимозависимость как определяющую особенность конфуцианского «я». По его словам, «необходимо отметить, что в контексте общения отношения индивида с другими не являются ни независимыми, ни зависимыми, а взаимозависимыми... Одним словом, „я“ представляет собой активную сущность, способную определять роли для себя и для других и, более того, устанавливать границы групп, для которых „я“ является центром». См.: King A. The Individual and Group in Confucianism, c. 63.
67
Чтобы подчеркнуть фундаментальную недискретность «я», А. С. Грэхем указывал, что в классическом языке не было различий между «я» в единственном числе первого лица и «мы» в первом лице множественного числа. Важным представляется также, если вспомнить Мида, отсутствие в этот период какого-либо четкого различия между субъективным «я» и объективным «меня». «Мы» включено в «меня».
Иной путь подхода к пониманию коррелятивного «я» — рассмотрение «цзи». Если «жэнь» — это «я», то что такое тогда «цзи», которое у нас принято переводить как «я» в стандартном понятийном разграничении «я»/«другой» (цзи/ жэнь)? Например, мы читаем в «Изречениях»: «Дисциплинировать самого себя (цзи) с помощью ритуала — значит стать достойным как личность. Если бы в течение дня человек смог бы совершить это, мир повернулся бы к нему как к достойной личности. Однако становление достойной личностью зависит от самого человека (цзи); каким же образом оно может зависеть от
Надлежит помнить, что конфуцианские понятийные разграничения представляют собой взаимопроникающие и взаимозависимые корреляты и не являются дуалистическими в смысле некоего основополагающего онтологического несоответствия. Инь — всегда «становящееся ян», а ян — всегда становящееся инь, так же как день — «становящаяся ночь», а ночь — «становящийся день». В разграничении цзи-жэнь «я сам» — всегда «становящийся другой», а «другой» — всегда «становящийся я сам».
Следовательно, упорядочение цзи с помощью ритуальной практики означает обретение соответствующего места (вэй) во взаимоотношениях с другими индивидами в сообществе. Важно отметить: это не означает, что цзи определяет отношение между «я сам» и «другими». Язык отношений легко наводит на мысль, что вещи имеют общее основание в том смысле, что сами они попадают в остаток. Но, с другой стороны, конфуцианский язык обозначает конкретную модель «сам — другие», когда нет остатка [69] .
69
А. С. Грэхем в рецензии на мою работу «The Mencian Conception of Renxing: Does it mean „Human Nature“»? справедливо упрекает меня за такое неудачное употребление слова «отношения». Он отмечает:«Что касается „отношений", то это, без сомнения,— необходимое понятие при передаче китайской мысли, оно обычно воспринимается европейцем как касающееся скорее отношений между вещами, а не их качеств; но речь идет о конкретных образцах, а не об отношениях, абстрагированных от. них, о чем Эймс хорошо знает». См.: Reflections and Replies by A. С. Graham.— 'Chinese Texts and Philosophical Contexts: Essays Dedicated to Angus C. .Graham. Peru (II.), 1990.
Еще один факт, мешающий пониманию конфуцианского «я» как автономной сущности, заключается, по мнению Фингаретта, в отсутствии какой бы то ни было индивидуальной способности к «воле», отличающейся от акта «воления». Это должно было бы означать, что, по крайней мере согласно Конфуцию, нет различия между высшей и индивидуальной способностью к интенциальности и преднамеренностью. При подобном допущении и интенциальность, и специфические намерения являются, подобно человеческому «я», фактами социальными. Что «волит» коррелятивное «я» человека и как «оно волит» — взаимоопределяющие моменты. Это не означает, что Конфуций отрицает биологическую основу человеческого, опыта, а указывает только на то, что с точки зрения конфуцианства структура человеческих поступков определяется случайностью. Это непрерывный процесс, характерный для социальных, культурных, естественных условий.
Такое понимание объясняет, почему конфуцианская этика не есть выбор, сделанный автономными субъектами. То, что действие «воли» изначально выступает социальным, ведет к тому, что решения бывают скорее продиктованы склонностью, а не ясно осознанным выбором. Проводя различие между автономным индивидом и уникальным индивидом, следует также отметить, что интенции коррелятивного и социального «я», не будучи автономными, тем не менее уникальны.
Но нам нужно сделать еще один шаг назад. Возникает естественный вопрос: может ли «чжи», термин, переводимый весьма современным понятием «воля», быть передан именно так? Этимологически чжи сочетает «сердце-и-разум» с «идти к» (чжи) или с «пребывать в» (чжи) и означает «иметь в виду» или «сосредоточиться на чем-либо», «осознание цели». В классическом лексиконе «Шо вэнь» он трактуется как «намерение» (и). Он значительно ближе к понятию «дух» или «нрав», чем более современное «воля» [70] .
70
Действительно, понятие «воля» на Западе довольно позднее. До дискуссий Августина и Цицерона о волюнтаризме . признаки присутствия такого понятия, как «воля», едва ли можно было обнаружить (A. MacIntyre's Whose Justice? Which Rationality?).
То, что здесь было сказано о воле, справедливо также применительно к другим важным категориям или способностям, которые утверждаются в качестве «жесткой схемы» человеческого существа — определяющей «глубинной структуры», таких, как природа, или душа, или рассудок. Жак Гернет следующим образом различает традиционное китайское понимание «я» и западную идею личности: Не только глубокая противоположность между душой и телом была совершенно неизвестна китайцам (по их убеждению, рано или поздно все души осуждены на исчезновение), не знали они и о другом, изначально неразделимом с первым,— о противоположности чувств и разума. Китайцы никогда не верили в суверенную и независимую способность человека мыслить. Понятие души, наделенной рассудком и могущей свободно действовать во имя добра или зла — одна из главных концепций христианства, было им чуждо.