Бог располагает!
Шрифт:
— Не стану скрывать, — протянул Самуил со своей недоброй усмешкой, — что действительно нахожу твое положение довольно курьезным.
— Самуил, — вздохнул несчастный больной, — у тебя особая манера меня утешать: она лишь удваивает мои страдания. Кончится тем, что ты сведешь меня с ума. В иные минуты у меня возникает желание забрать Фредерику, ведь она прежде всего моя жена, и увезти ее в Германию, в Эбербах. Бывают и такие минуты, когда меня томит соблазн покончить с собой.
— Покончить с собой? Тебе? — повторил Самуил с непередаваемым выражением.
— Ну да, понимаю,
— Особенно в том случае, если к твоей физической немощи прибавятся душевные терзания. На кой черт тебе нужны все эти треволнения, которым ты так упорно предаешься? Ведь важнее всего, что ты, как и я, не сомневаешься в добродетели Фредерики.
— Я не в ней сомневаюсь, — перебил Юлиус. — Сомневаюсь я в себе.
— Одно другого не легче, — возразил Самуил Гельб. — Но будь она даже коварной, как волна морская, подумай: она же никогда не выходит из дому одна. Предположим, что в эту самую минуту, пока мы тут беседуем, она бродит по берегу озера, а Лотарио, оставив свою лошадь на постоялом дворе, спешит прямо туда, где она прогуливается, но разве нет с ней рядом госпожи Трихтер? А в ней я совершенно уверен, затем и послал ее туда, чтобы тебя успокоить. И разве лакей, которого ты сам для этого выбрал, не сопровождает их, держась несколько поодаль? Ты надежно защищен против легкомыслия Лотарио, как и самой Фредерики. Не терзай же себя вымыслами.
Всегда ведь существует два способа смотреть на вещи. Зачем ты изводишь себя, упорно видя во всем лишь дурную сторону? Извращенному уму, разумеется, ничего не стоит перевернуть с ног на голову самые простые, естественные обстоятельства. Тебе бы побольше доброй воли, ведь от одного тебя зависит сказать себе, что ни компаньонка, ни слуга не в силах удержать молодых людей, которые любят друг друга и имеют право любить: ведь они помолвлены, так что им за дело, если их услышат? А что глаза зачастую болтливее уст, так ведь один долгий взгляд может иметь больше значения, чем все разглагольствования в Палате депутатов. Разумеется, если тебе хочется непременно мучить себя, ты можешь быть уверен, что в эту самую минуту Фредерика и Лотарио вдвоем, глаза в глаза, и взгляды их говорят, что… Э, да что это с тобой? Ты же на ногах не стоишь!
Тут Самуил предупредительно поддержал Юлиуса: тот и в самом деле зашатался.
— Ничего, пустяки, — произнес Юлиус, понемногу приходя в себя. — Не будешь ли ты так любезен дернуть за эту сонетку?
Самуил позвонил. Вошел лакей.
— Прикажите, чтобы тотчас запрягали, — распорядился граф фон Эбербах.
Слуга вышел.
— Ты куда-то собрался? — полюбопытствовал Самуил.
— Да, — обронил Юлиус.
— В таком состоянии?
— А, мне все равно!
— И куда же ты направляешься?
— В Анген.
— Чего ради?
— О, будь покоен, вовсе не для того, чтобы пронзить им сердца кинжалом, — горько усмехнулся Юлиус. — Всего лишь затем, чтобы умолять их.
— Умолять?
— Да, умолять. Они ведь не злые. Не может быть, чтобы у них в глубине души не сохранилось ни капли благодарности ко мне. Если они меня и терзают, то по неведению. Я вел себя слишком уж по-отечески. Они поймали меня на слове. Теперь я все им выскажу: и как я страдаю, и сколько сделал для них, да и впредь не премину делать, но взамен я буду заклинать их сжалиться надо мной, не злоупотреблять моей добротой, не доводить до отчаяния своим счастьем.
— А, ты намерен сказать им все это? — спросил Самуил. — Что ж! Это, может быть, не такое уж плохое средство.
— Я попробую еще раз проявить к ним отеческую терпимость, — продолжал Юлиус. — Если сумею… Я говорю «попробую», так как вполне возможно, что я их там застану вдвоем, вдали от меня, использующих мою доверчивость и нежную привязанность для того, чтобы украдкой похитить у меня это тайное свидание. Это окончательно выведет меня из себя! Весьма вероятно, что я взорвусь, ведь я так долго сдерживался. И возможно, что в некоем гневном порыве я вдруг решусь действовать, расторгнуть прежний наш договор, возвратив им обоим ту бессонницу, какой они меня наградили. Ну же, где лошади? Их когда-нибудь запрягут?
Дверь кабинета отворилась, и лакей появился снова.
— Карета ждет, — объявил он.
— Поезжай со мной, — предложил Юлиус, повернувшись к Самуилу.
— Да, разумеется, — отвечал тот. — Ради тебя, так же как и ради этих бедных, невинных детей я не отпущу тебя одного в подобном состоянии.
И он последовал за Юлиусом, а тот уже спускался по лестнице.
XXXIII
ПОТАЕННАЯ СТРАСТЬ
Возможно, что, кроме встречи с Лотарио на бульваре Сен-Дени, у Самуила были и еще какие-то основания полагать, что племянник графа фон Эбербаха ускакал в сторону Ангена, а значит, и Фредерики.
Знал о том Самуил или только подозревал, факт остается фактом: этот дивный, сияющий апрельский день Лотарио использовал для одной из тех счастливых тайных прогулок, в которые он часто пускался с тех пор, как Фредерика обосновалась в Ангене.
В то утро, покончив с посольскими делами — никогда еще секретарь не удостаивался стольких похвал за свою собранность и расторопность, — Лотарио приказал своему слуге оседлать двух лошадей.
Как только лошади были поданы, он отправился в путь; лакей последовал за ним.
Однако Лотарио не поехал прямо в Анген. То ли для того чтобы сбить со следа соглядатаев, которые могли шпионить за ним, когда он выходил из посольского особняка, и помешать им угадать, по какой дороге он поедет, то ли потому, что сначала ему надо было еще куда-то заглянуть по делу, он, вместо того чтобы ехать в сторону бульвара, повернул, напротив, к набережной.
Проследовав вдоль Сены до набережной Сен-Поль, он остановился у ворот особняка, окна которого выходили на остров Лувье и Ботанический сад.