Бог в поисках человека
Шрифт:
бб) Традиция как тема философской и богословской мысли в Новое время
Именно со времен Реформации и Просвещения тема традиции заняла существенное место в богословии и Церкви – здесь с опорой, прежде всего, на решения Тридентского собора, – но не в меньшей мере – в философии, в возникающих естественных науках, поэзии и не в последнюю очередь – в политических преобразованиях [824] .
Богословская рефлексия под воздействие просвещенческого импульса sapere aude [825] была вынуждена – и в размышлениях о традиции – отвести выдающееся место антропологии. Именно когда традиция исследуется в ее богословском и экклезиологическом измерении, предложение связать это исследование с антропологией представляет собой необходимое дополнение. Уже Августин указывал, что человеческий дух отмечен особо, ибо он способен удерживать прошлое и предвосхищать будущее, и что, таким образом, «способность помнить составляет сущность человеческого духа» [826] . Так возникли не только [историческое] время и история; «в этом единстве учреждающей силы памяти человек, как показал уже Бонавентура [827] , есть отображение вечного в настоящее, абсолютное схождение воедино всех измерений времени. Так традиция становится манифестацией и репрезентацией во времени и истории вечного и пребывающего» [828] . – Такая оценка человеческого разума в отношении традиции была вне богословия поставлена в Новое время с ног на голову, в первую очередь потому что в традиции определенные границы были не только признаны и названы, но и во многих отношениях преодолены за счет вновь обретенного знания и понимания. Поскольку человек стал полагаться на самого себя, произошла его эмансипация от традиции. Более того, «он стал творить историю и основывать традиции» [829] . Отныне
824
См. в этой связи обзор Wiedenhofer, Die Tradition in den Traditionen, 622–649.
825
«Решись быть мудрым», Гораций, Послания, I, 2. – Прим. перев.
826
Kasper, Tradition als theologisches Erkenntnisprinzip, 386.
827
Bonaventura, Itinerarium mentis in Deum III, 3. Эта мысль находит впечатляющее развитие у Николая Кузанского: De docta ignorantia, особ. I книга.
828
Kasper, Tradition und theologisches Erkenntnisprinzip, 386.
829
Там же, 387.
Если номинализм поздней схоластики со своим интересом к единичным вещам уже фактически подорвал традиционное понимание, то у Декарта этот разрыв осуществлен методически, {289} посредством «методического сомнения». «Только cogito (“я мыслю”) субъекта обеспечивает достоверность, а то, что не обосновано суждением рассудка есть предрассудок» [830] . – Б. Паскаль предостерегал против слишком поспешного отбрасывания традиции во имя науки. Нужно различать два рода наук: науки первого рода строятся на опыте и разуме, второй род наук – в значительной мере совпадающий с богословием – построен на авторитете и предании (традиции) [831] . Здесь берется за дело философия. И. Кант, «отец просвещения», в противоположность Паскалю явно утверждает необходимость разрыва с традицией. Данное ею внешнее определение должно быть преодолено посредством учреждения «автономии как разумного усмотрения, принадлежащего трансцендентальному субъекту, который для самого себя может обладать императивным авторитетом» [832] . Философия, таким образом, освобождается от «оков» традиции – воззрение, которое Г. В. Ф. Гегель набрасывает на заднике своего понимания традиции «как чисто внешнего, лишенного знания наследственного имущества». – К. Маркс радикализирует это начинание, помещая в центр его революционную практику. Революция, черпая все свои силы из будущего, освобождается от прошлого как некоего суеверия и приносит с собой освобождение от традиции. – Она, «традиция мертвых поколений, давит своей тяжестью как кошмар в мозгу живых» [833] . – Такой точке зрения противопоставил себя традиционализм, который под влиянием католических источников – главные его представители: J.-M. de Maistre, L.-A. de Bonald, F. de Lamennais – в первой половине XIX в. во Франции пытался вопреки философии Просвещения философски и при этом «традиционно» обосновать значение традиции как описание «таких форм развития, которые зависят от некоей ускользающей от индивидуума инстанции» [834] .
830
Ср. J. Zimmer, Tradition. В: Europ"aische Enzyklop"adie zu Philosophie und Wissenschaften, в 4-х томах, под ред. H. J. Sandkuhler, Hamburg, 1990; Т. 4, 602–609, здесь 604.
831
Ср. K. Dienst, Pascal Blaise. In: BBKL VI.
832
Zimmer, Tradition 604; в отношении дальнейшего ср. там же, 605 сл.
833
K. Marx, Der 18. Brumaire des Louis Bonaparte. Werke/ Schriften / Briefe. Под ред. H. L. Lieber, Bd. 3/1, Darmstadt. 1960, 271.
834
«Traditionalismus». В: Enzyklop"adie, Philosophie und Wissenschaftstheorie. Под ред. J. Mittelstrass, Mannheim, 1980ff., Bd. 4, 328–330 (лит.); здесь 328.
Истина и история для Нового времени подчинены друг другу таким образом, что процесс истории как бы «порождает» истину. «Истина становится не только исторически опосредованной, она есть история, она исторична» [835] . Итак, становится очевидным разрыв с предыдущим образом мысли, который охватывает античность, патристику и схоластику. {290} Здесь традиция понимается как «место», в котором прошлое, как таковое, выходит на свет. И как же иначе можно было бы сохранить традицию как носительницу истины, свободы и разума и одновременно защитить ее от ложного употребления, когда покорившись духу времени, она служила бы абсурду, несправедливости и насилию? Именно католическая школа в Тюбингене указала в качестве ответа на этот вопрос на христианское понимание традиции и противопоставила постулату об осуществлении истины посредством традиции regula fidei. Эта мысль была развита на основании обращения к святоотеческим временам и воспринятого у отцов «органологического» понимания развития веры и Церкви. После того как J. A. Mohler (1796–1838) [836] поначалу непосредственно связал Откровение и «Священное предание», – «ведь откровение совершается в форме священного предания, обращенного к человечеству», – он дополнил свое понимание предания в произведении, названном «Символика», высказываниями Тридентского собора. Так, отныне наряду апостольским церковным преданием в этом труде получил признание и особый статус Писания. Mohler сумел, таким образом, «в своем понимании предания облечь завоевания Тридентского собора и послетридентского богословия в новую форму романтического органологического мышления и превратить это понятие в живое выражение нового богословия, отчеканенного в полемике с историческим мышлением немецкого идеалистического движения, т. е. в выражение «богословия, исходящего из верности началу в его полноте, богословию, исходящему из веры в абсолютность исторического события, “в начале” пришедшего в мир во Христе”» [837] . – Credo Церкви показывает сущность христианской традиции, поскольку в нем последовательно исповедано свойственное Церкви сознание веры как веры в Deus semper major, Каковой и есть сама истина (Ин 14, 6). Таким образом, ложность толкование Гегеля становится очевидной, как подчеркивает Johannes E. v. Kuhn (1801–1887): познание истины нельзя смешивать с самой истиной! [838] «Дух времени», правящий в Церкви, не обязательно (непосредственно) «Дух Святой».
835
Kasper, Tradition und theologisches Erkenntnisprinzip, 389.
836
См. H. Wolf, M"ohler, Johann Adam. В: BBKL V (1993), 1584–1593.
837
L. Scheffczyk, Theologie in Aufbruch und Widerstreit. Bremen, 1965, XIXf. со ссылкой на J. R Gleisermann, Lebendiger Glaube aus heiliger "Uberlieferung. Mainz, 1942, 513.
838
Ср. J. E. v. Kuhn, Katholische Dogmatik, Bd. 1. T"ubingen 1852, 45f.
Даже если обнаружение исторического опосредования истины и ее исторического характера промахивается мимо христианского понимания истины, тем не менее, стоит удерживать в качестве положительного результата то обстоятельство, что {291} здесь слышен отзвук столь важного именно для школьного богословия различия процесса традирования (id quo traditur) и содержания традиции (id quod traditur). Следует упомянуть Johann B. Franzelin (1816–1886) как классического представителя такого восходящего к школьному богословию понимания традиции «как всеобъемлющего единства активного и пассивного предания» [839] . Но такая точка зрения предохраняет от ложного толкования только в том случае, когда субъективное познание, как опосредующий орган истины, интегрируется в «мы» церковного сообщества веры. Поскольку истина обретает свою значимость «в процессе коммуникации и достижения консенсуса» [840] , это означает, что традицию «следует понимать как единство действия и бытия и, тем самым, как процесс, в котором традиция и интерпретация неразрывно принадлежат друг другу. Мы обладаем теми или иными традициями только в акте живого их усвоения, убежденности и обновления. И наоборот, сознание должно “изнемочь” в работе над чуждым и поначалу отчуждающим в предании; только так оно может уберечься от того, чтобы закоснеть в той или иной идеологии или впасть в энтузиастический активизм» [841] . Такое энтузиастическое полагание в качестве абсолюта того или иного исторически определенного состояния знания, – оцениваемое так из признания того положения, что христианская истина осуществляет себя в традиции и посредством традиции в некоем диалектическом эволюционном процессе, – не просто характеризует модернистские течения, которые появились на свет незадолго до начала XX в., оно представляет для Церкви всегда действенное искушение. То обстоятельство, что традиция всегда реализуется в традициях, заставляет отличать одно от другого. Традиция остается также критическим мерилом для традиций, а поскольку они не исчерпывают традицию, это легитимирует исходящий от нее импульс к приданию новой формы. «Таким способом в обращении с традицией истина, оставаясь всегда чем-то большим, всякий раз заново обретает свое значение» [842] .
839
Kasper, Tradition und theologisches Erkenntnisprinzip, 392.
840
Там же, 392 со ссылкой на L. B. Puntel, Wahrheit. In: HPhG 3 (1974), 1658.
841
Kasper, Tradition und theologisches Erkenntnisprinzip, 392.
842
Ebd., 393.
в) Второй Ватиканский Собор
аа) Обновленное богословское понимание Откровения и Предания
Не случайно произошло так, что II Ватиканский Собор вовлек в свои вероучительные решения традицию. Это тема была в течение долгого времени актуальным предметом внутрицерковного обсуждения. После окончания {292} Второй мировой войны самые разные направления европейского католицизма предприняли попытки вновь обратиться к традиции, «так что при этом имели в виду ее самый подлинный смысл, ее не фальсифицированные истоки и ее наиболее близкое Евангелию содержание» [843] . Литургическое движение, многосторонние исследования в области святоотеческого богословия и вызревающие экуменические импульсы – вот ключевые слова, в которых выражало себя в эти десятилетия, вплоть до конца понтификата папы Пия XII, знание о богатстве traditio apostolica. Тем самым можно было противостоять некоторой узости высказываний собора в Триденте. Рассмотрение traditiones apostolicae выявляет универсальную задачу Церкви: ее свидетельство служит спасению, которое Иисус Христос осуществил «для многих» Своей крестной смертью и воскресением. Для таких усилий недопустимы были ни идеализирующее и архаизирующее «возвращение» к началу (увековечение давно минувших данностей), ни «новое начало» в виде непросвещенных «реформ». Если в свое время Тридентскому собору именно посредством положительной оценки traditio et traditiones удалось придать богословию плодотворные для усиления католицизма импульсы, то теперь то же самое должен был совершить следующий собор, который созвал папа Иоанн XXIII (1958–1963) и на который он наложил определенный отпечаток.
843
G. Albergio, Die Rezeption der grossen christlichen "Uberlieferung durch das Zweite Vatikanische Konzil. In: W. L"oser / K. Lehman / M. Lutz-Bachmann (ред.), Dogmengeschichte und katholische Theologie. W"urzburg, 1985, здесь 310.
Программные интенции папы ясны уже из того документе, в котором от объявляет о созыве собора. Для него собор – «древняя форма подтверждения учения и мудрых порядков церковной дисциплины, каковая (sc. форма) в истории Церкви в периоды обновления может принести плоды, способные пробудить великие силы» [844] . Как папа, сознающий свои ничем не ограниченные обязательства перед традицией, Иоанн XXIII видит необходимость в том, чтобы ценное наследие традиции было перенесено в новое тысячелетие.
844
Discorsi, messagi, colloqui di Giovanni XXIII., 1 Citta del Vaticano 1963, 132; переведено Albergio, Rezeption 312.
Эта безусловно признаваемая обязанность aggiornamento могла быть исполнена только в том случае, если бы удалось в полной мере учесть потребности времени. Верность традиции – это нечто гораздо большее, чем ее простое повторение, чем пассивная, статичная верность. Только изменяющиеся церковные традиции неизменность и неприкосновенность traditio apostolica. {293}
– Таким образом, названо первое отличие, затронутое собором. К традиции, ставшей «ведущей темой» собора, обращаются в различных документах и в разных смысловых перспективах. Наряду с общими «убеждениями и способами поведения» тематизируется также христианское понимание традиции, отличающее traditio в строгом смысле слова «великой», т. е. обязательной традиции от – упоминаемых обычно во множественном числе – обычаев и воззрений [845] .
845
Ср. в этой связи J. Deretz / A. Nocent, Konkordanz der Konziltexte, Graz / Wien / K"oln, 1968, особенно «"Uberlieferung», 565–576.
– Другое отличие касается содержательной «проработки» и представления собором положений традиции. Здесь можно обнаружить следующие высказывания: во-первых, те, что тесно связаны с задачами, вставшими перед Церковью после Тридентского собора и, соответственно, сформулированы («апологетически»-) конфессионально. Другие же по существу ориентированы на первоисточники (Св. Писание, святоотеческое богословие, схоластику). Они стремятся, таким образом, открыться будущему. Наконец, можно найти и промежуточные высказывания, с помощью которых добивались, чтобы основный импульс, приданный собору папой Иоанном XXIII не ослаб [846] .
846
Соответствующие документальные подтверждения можно найти у Albergio, Rezeption, 314–316.
– Эти важные отличия не должны воспрепятствовать пониманию того, что – несмотря на отдельные точки напряжения – существует сформулированная собором в императивной форме точка зрения на traditio, как заданную величину (в контексте веры). А именно, когда речь идет «о “traditio apostolica” (LG 20; SC 106; UR 17), “sacra” (DV 7, 9, 10, 21, 24; DH 1), “veneranda” (LG 55; UR 17) или “antiqua” [847] (SC 84; OE 9), то имеется в виду центральное и наиболее древнее течение, претендующее на всеобщее признание» [848] .
847
«Традиция апостольская… священная… почитаемая… древняя». – Прим. перев.
848
Ebd., 314.
Мы уже указывали в другом месте на предысторию и процесс становления Конституции об Откровении и на отдельные ее высказывания, в том числе – касающиеся традиции. Здесь же нужно зафиксировать в качестве результата следующее: во-первых, собор в значительной степени опирался в своих решениях на фундамент Писания и святоотеческого богословия. Тем самым, во-вторых, был предначертан путь, открывающий sana traditio будущему. Подобный подход не может заключаться, если мы принимаем указанное наследие всерьез, в простой консервации, т. е. письменной фиксации некогда достигнутого и при этом в достаточно произвольно установленный период истории status quo, но, напротив, в некоторой legitima progressio. Не только в с посвященной литургии Конституции Sacrosanctum Concilium, но и в тексте Dei Verbum зафиксировано, что самооткровение Бога {294} связывает воедино отдельные истины Откровения. И поскольку в Своем Откровении о Себе Бог связал Себя в Иисусе Христе с Церковью, она остается местом постоянного общения между Богом и человеком (ср. Lumen Gentium § 1!) и, тем самым, местом многообразного опыта «истины». Апостольская традиция как выражение этого динамического обретения истины сохраняет непрерывное преемство в Церкви. Эта traditio, включающая в себя Писание в его живом осуществлении, ознаменована задачей сохранения апостольской проповеди, «особым образом выраженной в боговдохновенных книгах» [849] ; далее, traditio хранит апостольское наследие: «Переданное Апостолами объемлет все то, что помогает роду Божию вести святую жизнь и умножать веру; и таким образом Церковь в своем учении, жизни и богослужении непрерывно сохраняет и передает всем поколениям все то, чем она является, все то, во что она верует»; наконец, рамках traditio «возрастает понимание предметов и слов Предания – возрастает и через созерцание и исследование, осуществляемое верующими, слагающими все это в сердце своем (ср. Лк 2, 19.51), и через глубокое постижение переживаемой ими духовной реальности, и через проповедь тех, кто с епископским преемством принял достоверный благодатный дар истины. Так, Церковь на протяжении веков непрестанно устремляется к полноте Божественной истины, пока в ней Самой не исполнятся слова Божии». Именно поэтому традиция – не мертвое учение, но «животворящее присутствие». Ее богатства «изливаются в деятельность и жизнь верующей и молящейся Церкви». А это означает, как подчеркивается в тексте, что «в том же Предании Церковь узнаёт полный канон Священных Книг, и само Священное Писание в ней понимается глубже и непрерывно становится действенным».
849
DV 8; последующие цитаты там же.