Богатство (др. изд.)
Шрифт:
Вскоре урядник Сотенный застал камчатского начальника в ужасной растерянности.
— Миша, у меня неприятность, — сообщал Соломин. — Я, кажется, как и ты раньше, потерял ключ от сейфа с казною.
— Ая-яй! Я-то на шее его таскал, а вы где?
— В кармане. Может, думаю, вроде тебя, грешного, захлопнул дверцу, не посмотрев, а ключ внутри и остался…
— Хоть бы он треснул, этот сундук! — сказал урядник. — Я мучился с ним, теперь вам мука мученическая… Позвать Папу?
— Да уж зови… без Папы не обойтись.
Но Папы-Попадаки
— Куда же он, окаянный, делся?
Наняв понятых, Соломин свернул замок на дверях дома Папы-Попадаки, надеясь, что обнаружит внутри гигантские залежи камчатских бобров. Но, увы, в доме спекулянта ни одной пушинки не отыскалось.
— Не убийство ли с ограблением? — задумался Соломин. — Этого мне еще не хватало… И сейфа некому открыть!
Он повидал Расстригина.
— Серафим Иваныч, ты же с Папой пил вместе и закусывал. Уж, наверное, знаешь, где он, сукин сын, затаился?
— Эва! — отмечал Расстригин, прижимая ко лбу пятак. — Да он и со мною не попрощался… Сам не ведаю, куда задевался. Я так думаю, что он всех бобров на «Редондо» перетаскал потихонечку, с ними и в Америку смотался.
— Возможно, ты прав. А чего пятак держишь?
— С мадамой сцепился, с Лушкой.
— Ну-ну, развлекайся и дальше…
Вернувшись в канцелярию, Соломин сказал Блинову:
— Кажется, я вспугнул Папу раньше времени, вот он и удрал в Америку. Ему разве Камчатка была нужна? Ему бобры снились. Жалею, что не удалось его под статью подвести — он даже пол у себя в доме подмел, ничего не осталось.
Вечером ключ нашелся. Соломин обнаружил его у себя в комнате — он лежал почему-то посреди сковородки.
— Фу, — сказал Андрей Петрович, проверив наличность кассы, — слава богу, а то я перепугался. Этот ящик — прямо как заколдованный. А ключ от него — хоть к себе привязывай…
В эти дни Егоршин поймал первого японца.
Петропавловск за последнее время преобразился: жители заметно подтянулись, на шапках мужчин сверкали жестяные кресты ополченцев, никто не расставался с оружием. Боевые дружины охотников, привыкших пользоваться винчестерами, очень быстро овладели новым оружием. Самые работящие с утра до ночи гомонили на японской шхуне, где плотничали и такелажничали, помогая прапорщику Жабину привести корабль в походное состояние…
Камчатка, окрепнув изнутри, была готова к обороне!
Егоршин доложил о поимке японца:
— Сам навстречу мне из кустов вылез и улыбается. Глянь, он и сейчас улыбки мне строит…
— И не сопротивлялся? — спросил Соломин.
— А зачем это ему? Я же говорю — улыбается. Ежели человек ко мне с улыбкой, так и я со смехом. Подошел к нему и поздоровкался: «Валяй, аната, в гости ко мне…»
Андрей Петрович оглядел солдата японской армии. Это был уже немолодой человек, тощий и высокий, обмундирование на нем добротного качества, но уже сильно потрепанное. Соломин отсчитал зверобою два рубля одной мелочью.
— Своди
— Пойдем, аната, нас бутылка заждалась…
Соломин поделился с Исполатовым:
— Откуда этот солдат мог появиться на Камчатке? Ведь не с неба же он свалился.
Блинову он наказал:
— Пусть ваш Сережа спросит пленного, каким макаром его сюда занесло.
В полдень Сережа ему доложил:
— Японец сказал, что приплыл с Шумшу, приплыл сам.
— Не верю, это разведка, — решил Исполатов.
— А как он ведет себя?
— Улыбается.
— Скажи какой весельчак попался! Ну, ничего, — произнес Соломин, — посидит в карцере — станет серьезнее…
Было уже поздно, Андрей Петрович собирался на покой, когда его навестил дежурный казак:
— Япошка-то стучит, просится.
— Так выпусти. Не я же его выводить буду.
— Он не за этим. Он до вас нужду имеет.
Соломин поставил на плиту чайник.
— Ладно. Давай его сюда…
На пороге неслышно возник японский солдат.
— Вы меня не узнали? — спросил он по-русски.
Соломин всмотрелся в плоское лицо японца:
— Нет.
— Можно мне говорить по-английски?
— Если вам так удобнее, то пожалуйста. Но отвечать стану по-русски, ибо английский понимаю, но говорю на нем плохо.
— Благодарю. Я одно время служил уборщиком мусора в типографии газеты, которую вы издавали в Благовещенске.
— Это было давно, — сказал Соломин.
— А я давно жил в России… Однажды вы оказали мне добрую услугу. Меня это еще тогда удивило — я человек для вас чужой и незначительный, а вы отнеслись ко мне очень хорошо. Неужели так и не вспомнили меня?
— Не могу.
— Но добрые поступки не забываются, — продолжал японец. — Я узнал вас сразу, едва меня представил вам этот смешной старик, который часто улыбается… Я долго прожил среди русских людей, был официантом, кочегаром, стирал белье во Владивостоке и торговал в Хабаровске свежими огурцами. Русские люди никогда не сделали мне зла. и я воспитываю своих детей в глубоком почтении к России.
Андрей Петрович придвинул солдату стул.
— Садитесь. Вы желаете что-либо сообщить мне?
— Я желаю лишь предупредить вас, — ответил японец, — и вы оцените мой поступок, если будете заранее знать, что я уроженец города Сакаи провинции Ицуми.
Эта география ничего не объяснила Соломину, а потому японец счел нужным задержать его внимание на истории:
— Сакайцы еще в древности были врагами самураев. Вы, наверное, не знаете, что именно в Сакаи родилась «чайная церемония» — тядо, о которой европейцы так много пишут, но никто не догадывается, что в замедленном ритме чаепития таится глубокий политический смысл…