Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!
Шрифт:
По обеим сторонам ворот, где надо было спешиться, стояли две башни. За воротами начинался глубокий тоннель с тремя заслонами, преграждавший путь любому врагу. Пройдя все это, гость попадал в небольшой дворик; там находилась стража. Отсюда можно было подняться на стены, где имелись помещения с маленькими очагами, у которых обогревалась стража, а возле них маленький подвал с каменным потолком.
Слева от мощенной бревнами дороги был невысокий глухой забор, за которым располагалось много клетей-кладовых. Здесь находились и рыбные склады, и склады для вина и меда, где хранились сосуды, амфоры-корчаги.
В глубине двора стояло высокое здание – башня-вежа. Это отделенное от крепостных стен сооружение было, можно сказать, вторыми воротами
Вежа соединила все пути в замке. Только через нее попадали и к кладовым, и к княжескому дворцу. В этой большой четырехъярусной башне жил боярин-огнищанин, управитель замка, чью жизнь закон охранял огромной суммой в восемьдесят гривен, что составляло четыре килограмма серебра. Огнищанин видел все то, что делается в замке и за его пределами; он управлял людьми в замке, и без его ведома нельзя было войти в княжеские хоромы. Поскольку Любеч не был столицей княжества и князь постоянно не жил в нем, возможности для воровства у огнищанина были неограниченные.
За вежей располагался парадный двор перед княжеским дворцом. На этом дворе был шатер для почетной стражи. Там же находился потайной спуск к стене.
Сам дворец представлял собой трехъярусное здание с тремя высокими теремами. Нижний этаж дворца разделялся на мелкие помещения. Здесь были печи, здесь была челядь, здесь хранились запасы. Второй этаж был княжеским. Здесь имелись открытая галерея для летних пиров и большая княжеская палата, которую украшали майоликовые щиты, а также рога оленей и туров. Именно в этой палате, где можно было поставить столы на сто человек, и предстояло собраться съезду.
На третьем этаже располагались опочивальни для князя, его семьи и его гостей.
В замке была небольшая церковь со свинцовой кровлей. Его стены состояли из внутреннего пояса жилых клетей и высокого внешнего пояса заборов. Плоские кровли жилищ служили заборам боевой площадкой, бревенчатые сходы прямо со двора замка вели на стены. Вдоль стен были вкопанные в землю медные котлы для кипятка, которым поливали штурмовавших врагов. Во дворце, в одном из складов и рядом с церковью, глубокие подземные ходы выводили в разные стороны из замка.
Съехавшиеся в замок князья обустраивались в отведенных им покоях и оживленно общались между собой. Некоторые из них не видели друг друга много лет.
Мономах неожиданно нашел себе задушевного собеседника в Васильке, князе теребовльском. Теребовль был незначительным городом в верховьях реки Серет. Допоздна они сидели вместе с Васильком и Мстиславом в покоях Мономаха, пили брагу и разговаривали.
Несмотря на молодость (ему не было и тридцати), Васильку было о чем рассказать. Два года назад, когда русские еще были в мире с половцами, он ходил вместе с Тугор-ханом и Боняком на Ромею поддерживать так называемого цесаревича Константина, называемого на Руси Девгеневичем (Диогеновичем). Тот выдавал себя за сына императора Романа Диогена и претендовал на ромейский трон. Император Алексей утверждал, что настоящий Константин пал в сражении под Антиохией, где и был погребен, но многие верили Девгеневичу. Тот был заключен императором в корсунскую тюрьму, бежал оттуда при помощи половцев и очутился в Великой степи, где легко набрал себе войско.
Василько много говорил и об истории неудавшегося похода (Девгеневич был обманом захвачен в плен и ослеплен по приказу императора), и о половцах. Боняк, по его словам, был гораздо опаснее покойного Тугор-хана. В то же время Василько не мог не восхищаться его удалью и умом.
Воевал Василько и в Польше против ляхов.
Захмелев окончательно, Василько начал советовать Мономаху нечто невероятное. Он предлагал собрать всех кочевников-неполовцев (печенегов, торков и берендеев) и с ними за один год завоевать Польшу, а затем захватить Болгарское царство и перевезти болгар в его княжество. После этого, как говорил Василько, можно выступить против всей Половецкой земли. Не менее хмельному Мономаху эти планы казались вполне разумными, и только Мстислав, самый трезвый из троих, скептически качал головой.
Протрезвев наутро, Мономах понял, что Василька занесло. Однако он был рад, что приобрел себе нового друга и союзника, пусть не слишком влиятельного, но зато смелого.
Олег Святославич вел себя как радушный хозяин, проводя при этом свою линию. Он рассказал гостям о печерском иноке Евстратии, который был послан с поручением в Крым, схвачен там и продан иудею-торговцу. Тот требовал у инока отречься от христианской веры, морил голодом, но на привыкшего к постам Евстратия это не подействовало. Тогда иудей распял его на кресте. Узнав об этом, император Алексей уничтожил иудейские общины во всем Крыму.
– А ведь известно, что император недолюбливает нашу лавру, поскольку та враждует с его митрополитом, – говорил Олег. – Но вера христианская для него превыше всего.
Этот лживый, вероятно, самим Олегом и сочиненный рассказ (Алексей Комнин тогда даже в Малой Азии не был полным господином, не то что в Крыму, где Ромее принадлежала к тому же лишь южная часть с Херсонесом и Сугдеей), рассказ, попавший потом, однако, в Киево-Печерский патерик (где даже присочинили, что Евстратий был жив на кресте и славил Бога пятнадцать дней, пока иудей не пронзил его копьем), а также другие разговоры об императоре, защитнике христиан и гонителе их врагов – иудеев, готовили почву для вторжения ромейцев на Русь.
Наконец собрался съезд. Мономах, не бывший ни великим князем, ни хозяином замка, самовольно, ни у кого не спросясь, открыл его:
– Почто губим Русскую землю, сами устраивая в ней распри? А половцы и рады, что мы друг с другом воюем. Объединимся же отныне, как единое сердце, и будем блюсти Русскую землю.
– Да, но пусть каждый владеет отчиной своей, – прервал Олег на правах хозяина заранее заготовленную речь. – Я глубоко раскаиваюсь в том, что посягнул на Ростов и Суздаль, что хотел взять даже Новгород. Но ведь не я первый начал это. Сам Владимир Всеволодович признал, что я имел право на Муром, что сын его Изяслав (царство ему небесное!) княжил там беззаконно. – Олег достал письмо Мономаха и прочел соответствующее место. – Но тогда почему мне никто не возвращает Муром? И по какому праву меня изгнали из Чернигова? Потому лишь, что я якобы уклонялся от похода против половцев? Я не написал ни слова о своем отказе; если написал, то покажите. И вообще, это не повод для лишения княжества. Князь должен спокойно чувствовать себя в своих владениях, зная, что великий князь не отнимет их у него. Негоже брату грабить брата. Мой отец княжил в Чернигове тогда, когда отец князя Владимира Всеволодовича княжил в Переяславле. Чернигов по всем правам надо было передать мне, но Всеволод захватил мой город, почему я и пошел тогда против него. А потом пошел и против его сына, сидевшего в городе отца моего. Пусть Владимир Мономах княжит в Переяславле – никто, кроме половцев, на это не посягает. Мне же верните Чернигов и Муром, куда посажу я брата Ярослава. Клянусь тогда, получив свое, я не буду вести никаких междоусобных войн.
Святополк молчал, Мономах всем своим видом показывал, что ничего отдавать не собирается. Остальные князья также помалкивали, ожидая, что будет.
– И вот еще что, – продолжал Олег, нанося свой главный удар. – Слишком непомерна власть великого князя над простыми князьями, слишком зажаты они во владениях своих. А ведь наши княжества не уступают по размерам западноевропейским королевствам. Подчинение было необходимо в пору становления Русской земли, но теперь мы словно взрослые сыновья, которые должны, почитая отца, зажить своею жизнью. Пусть каждый князь, почитая великого князя, будет полностью свободен на землях своих. Пусть он возьмет себе столько воли, сколько сможет.