Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Шрифт:
Богдан Хмельницкий даже теоретически не мог остановить вызванную зверствами бесчисленных вишневецких и международных мародерских групп резню виновных и невиновных. Позднее, через века, никогда не видевшие ужасающий народный бунт будут говорить, что раз казацкий гетман не остановил убийства многих тысяч невиновных и беззащитных и не подал в отставку, не ушел из власти, тем самым открестившись от их убийств, то, значит, он виновен во всем. Хмельницкий, понимая, что происходит в стране, не оставил гетманство, приняв на себя сделанное не им черное пятно на знамени Украинской революции, и в крови и слезах продолжил бой с навсегда озверевшой шляхтой не на жизнь, а на смерть.
Издевательства гоноровых панов над посполитыми были непереносимы и в сердцах не только тех, кого называли хлопами, но и многих казаков, особенно выписчиков из реестра, кипела черной кровью и горела адским огнем рана, вызывавшая ужас у них самих, боявшихся туда заглянуть. Воины и никогда не державшие в руках оружие селяне и мещане жаждали кровавой мести, и никто бы не мог сдержать их бушующую лютость, вызванную невменяемыми преступлениями шляхты.
Сразу же после корсунской абсолютной победы Богдан Хмельницкий заявил Варшаве: «Я не палач, как ваша панская сволочь. Мне ваша садистская мстительность отвратительна. Сегодня Польская Корона лежит в грязи у казацких ног, но мы совсем не собираемся занимать ваши территории, ибо свою землю имеем».
Профессиональные казаки-рубаки, победив, не были жестокими с такими же профессиональными жолнерами, зная, что среди них много отважных солдат. Однако посполитые и мещане, измученные благородными палачами до не раз отодвинутого предела, думали совсем по другому. Везде и всюду на Днепре и вокруг него громко раздавалось: «Геть панов! Геть чужих! Дедовскую веру!»
Вооруженные косами, цепями и пиками селяне выносили панов со своей земли, и кровь на украинских землях лилась рекой. Множество международных и уродзонных авантюристов и мародеров грабили богатых во всех сословиях, до кого только могли дотянуться и разносили шляхетские поместья и местечковые усадьбы, с удовольствием убивая владельцев не их добра и всех свидетелей своих преступлений.
Безнаказанное смертоубийство, связанное с получением дохода, очень заразно, особенно в издавна склонной к этому Польской Короне. Везде и всюду в восставшей полосе стали резать евреев с семьями, пытаясь объяснить это не слушавшим никаких объяснений тем, что именно они были жадными до безумия исполнителями неисполняемой воли алчной до отвращения шляхты. Доказать гоноровым, что убивать людей нельзя нигде и никогда и не только в Речи Посполитой было невозможно не только в XVII веке.
Нашлись нелюди, которые стали приписывать всем евреям все злоупотребления, все зверства, которым были подвергнуты посполитые за последнюю половину столетия. Алчность и вымогательство пятерых и десятерых арендаторов из ста стали обвинениями для тысяч и десятков тысяч, у которых после зверских убийств, само собой, всегда разграбливалось все имущество. Посполитые вместе со шляхтичами пересчитывали свои и чужие трупы и объясняли их зверствами друг друга, а мародеры с тотальным усердием безостановочно собирали свою кровавую жатву. Было даже придумано название шедшей весь июнь и июль еврейской резне: «Брама помсты» – «Ворота мести», и эта месть была ужасающа.
За несколько летних недель на юго-восточной Украине были спалены почти все панские поместья, в прах разрушены десятки укрепленных имений и даже грозных замков во главе с Лубенским, жестоко разграблены несколько местечек и городков. Казаки совсем не хотели, чтобы разбойники и мародеры влились в их боевые шеренги и использовали их грозное и славное имя защитников народа. В Белой Церкви день и ночь шло формирование и обучение казацкой армии, жизненно нужной для осеннего отпора Речи Посполитой, начавшей собирать свои и чужие войска для абсолютного уничтожения страшного восстания, а Поднепровье, Надднепровье, Полесье, Волынь, Брацлавщину, Подолию охватила оргия резни всех против всех, обязательно сопровождаемой тотальными грабежами.
Селяне, с активным участием авантюристов и мародеров вырезали всю не успевшую убежать шляхту, их управителей и злобных слуг, католических священников и евреев, арендаторов, торговцев, шинкарей, бывших в глазах посполитых прямыми представителями невменяемого гонорового панства. Религиозный антагонизм со всех сторон активно подкидывал огромные поленья в страшный костер межнациональной розни, разгорающийся насильственными сменами веры. Тут же нашлись люди, которые стали говорить о том, что специфичный украинский антисемитизм имеет многовековую историю, и черное пятно смерти невинных и беззащитных, наляпанное с помощью гонорового шляхетства, легло на Украинскую революцию.
Пролить море посполитой крови хлопов, которую паны называли грязной схизматской водой, для шляхты никогда не было неразрешимой проблемой, но свою дворянскую жидкость они проливали опасливо и трудно, только за свой гонор и дворянские права, предпочитая для этого покупать наемников в Европе. Вместо одного спаленного панством вместе с жителями села поднималось десять, делая резню почти гражданской войны сумасшедшей. Православные батюшки говорили по чудом оставшимися не костелами сельским храмам: «Господь нас всех создал равными, а ляхи превратили нас в подъяремных волов и бьют и убивают нас хуже домашнего скота. Пришел час возмездия! Идет Хмель выбивать божий люд из-под ляшского ярма. Наш гетман даст всему краю мир, волю и лад».
Услышавшие эти слова гоноровые шляхтичи стали вопить в укрепленных замках, что надо найти изменника Богдана и кончить с ним: «Тысяча голов за голову Хмельницкого!» Казаки тут же ответили: «Придите и возьмите ее, а мы вас встретим». Шляхта, конечно, к Белой Церкви совсем не стремилась, не желая рубиться с казацким быдлом, но оттуда до всех вельможных убийц донесся очень разборчивый гетманский рык, обычно рассудительно-холодного в стратегических делах Богдана:
– Не надо искать меня, панята, я скоро сам приду к вам! Ни лживые мольбы о милосердии, ни ваши проклятия и слезы уже не могут смягчить ожесточенных долгими истязаниями многих сердец, потому что нельзя векам отнимать одним у других последний кусок, нельзя тонуть в роскоши, когда ограбленые тобой стонут в нищете, нельзя сильным мучить слабых.
Богдан прекрасно знал, что не сможет переделать панство, никогда не обагрявшее руки работой, и часто повторял, что доказывать ему что-то можно только под дулом пистоля, и только тогда гоноровые хотя бы выслушают обращенные к ним слова. Разволновавшаяся от его рыка шляхта стройными поветовыми хоругвями повалила за безопасный польский Люблин, и сильно нервничавший сенат немного успокоился. Кажется, Хмельницкий с казаками, в неизбежном окружении авантюристов и мародеров, готов ринуться на Варшаву, и тогда по мгновенной просьбе сейма, для защиты законной власти от взбунтовавшегося плебса, даже в долг войдут в Речь Посполитую регулярные войска, направленные европейскими императорами и королями, боящимися, чтобы огонь народной войны не перекинулся из Украины за их государственные границы, и сотрут казачество в порошок. Zapraszamu bardzo ясновельможного пана гетмана до Варшавы.
Богдан Хмельницкий от своих тайных агентов в королевском совете и сейме, и сенате, и в канцелярии, и у каштелянов, и у маршалков, и у подкомориев знал каждый шаг руководивших Польской Короной магнатов и нобилей. Гетман, конечно, совсем не собирался сделать варшавскую глупость. Сумрачно улыбнулся в гетманской ставке Богдан Великий: «Панята пробуют загрести жар чужими руками с помощью хитрости перед мощной силовой атакой. Prosze bardzo, уродзонные, днем и ночью шукайте по усим усюдам то, чего не иснует в природе. А я вам присвечу знаниями, полученными в коллегиуме Общества Иисуса. Пора бы вам, гоноровые, вызубрить по латыни, что в государственных делах человеческие законы не действуют. То, что годится и даже обязательно для одного – миллионам не подходит. Принцип всеобщего универсального авторитета выше принципа личной свободы, особенно тогда, когда вы от своего большого ума не можете применить их одновременно, разделив между ними жизнь человеческую».