Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Шрифт:
Предложив царю всея Руси военную помощь для утверждения его власти в Речи Посполитой, Богдан сделал чрезвычайно сильный ход в этой всеобщей восточноевропейской шахматной партии. Москва всегда платила военные долги врагам, а уж долг Польской Короны за Смуту 1605–1618 годов был огромный. Летом 1648 года Боярская дума во главе с самодержцем впервые стала обсуждать, не пора ли вернуть смутный долг доигравшимся и нарвавшимся полякам. Ни о каком вводе Московских войск на Левобережную Украину больше не было и речи, но Москва, традиционно боявшаяся грозную до Хмельницкого Варшаву, не хотела отвечать на обвинения Польши в несоблюдении союзного договора. Летним рассветным утром из Московского Кремля на Дон вылетели тайные боярские гонцы. Двойные стандарты – привычное дело в политике.
Когда Ислам Гирею доложили, что донские казаки в большом количестве атакуют Бахчисарай, крымская орда от Белой Церкви спешно откатилась на свой полуостров отбиваться от неожиданного нападения. Варшава сделала свой ход, угрозу от которого Хмельницкий отразил в главном, но не отбил атаку полностью.
В 1648–1654 годах донские казаки, часто до этого ходившие в совместные походы с запорожцами, постоянно угрожали Крыму, как только татарская орда уходила помогать союзной Украине. Остановить безопасные для донцев налеты не помогали многочисленные письма Богдана Хмельницкого царю и прямо на Дон, и Ислам Гирей, приходивший в заслуженную ярость, все время вынужденно решал, куда отправлять войска, чтобы не получить удара в спину – против Дна или за Хмельницкого.
Донцам, не всегда натравливаемым на Крымский полуостров боярским Кремлем, быстро понравилось безнаказанно грабить и разбойничать в беззащитном Крыму. То, что братская, кажется, Украина благодаря их мнимому геройству теряет тысячи лучших воинов, оказавшихся без поддержки татарской конницы, старшин донских казаков не волновало. Какие еще там православные товарищи по оружию, когда в глазах горит адский огонь алчной наживы. Ограбить женщин и стариков, а потом дружно спеть достойную воинов песню о том, как обвешанный оружием геройский сорокалетний донской атаман издевается над семнадцатилетней персидской девчонкой и топит ее под смех таких же геройских донских казаков, это – по-нашему, по казачьему. Гуляй, станичники, пропивай остатки потерянной совести!
Если бы донская проблема была у Богдана Великого единственной! За освободившийся трон Речи Посполитой боролись два брата умершего Владислава IV: Карл-Фердинанд, которого не без собственного гетманского умысла поддерживала могущественная группа польских магнатов во главе с Вишневецким и Конецпольским, и Ян-Казимир (1609–1672), действующий кардинал Рима и иезуит. Конечно, Хмельницкий собирался участвовать в выборах удобного Украине короля Польши. В письме возглавлявшему сенат и страну примасу гетман обвинил в разжигании казацкой войны Бешеного Ярему и тут же был поддержан сторонниками Яна-Казимира. Веер хмельницкого информационного удара в очередной раз элегантно накрыл Польскую Корону.
Гетман рассылал универсалы к посполитым, призывая их к поголовному восстанию, и одновременно отправлял десятки писем к сенаторам, магнатам, нобилям, уверяя их, что он встал совсем не против Польши, а только против Вишневецкого и Конецпольского с его неизменным Чаплинским. Магнатам Богдан сообщал, что бунт случился против нашей воли из-за того, что великий коренный гетман Николай Потоцкий напал на нас и наше имущество, изуродовал всю нашу землю, желая даже наше имя уничтожить, против воли короля и Речи Посполитой. Нобилям Хмельницкий заявлял, что именно летом 1648 года в Речи Посполитой сложились хорошие условия, чтобы создать могущественную конфедерацию, в которой Польская Корона, Великое княжество Литовское и Украина будут равноправными соратниками. Со шляхтой казацкий гетман продуманно срывался: «Цо, панята, бежите к Висле? Страшно? Казацкая секира уже лежит у корня вашего шляхетского дерева! Заплатите десятком за каждую умученную вами посполитую душу!» В анархии межкоролевья начались бесконечные переговоры, уточнения, отсрочки, которые так были нужны создававшему отчаянную и неприступную казацкую атаку и оборону Хмельницкому.
Гетман писал в универсалах народу, что победа и мир с Польской Короной могут быть добыты только саблей и каждый день видел, как растет казацкая сила. Из гетманской ставки вылетали и вылетали сотни казаков, разносившие по Украине слова хмельницкой правды: «Мы не разрушаем – мы создаем! Кто тронет селянина пальцем – того я трону саблей!» И перекатывалась народное эхо от Днепра до Днестра: «Казаки, витязи, рыцари – наши соколы!», а обученных рукопашному и огнестрельному бою соколов было двадцать тысяч против двухсот тысяч жолнеров, шляхтичей и наемников.
На советах полковников-побратимов все как один говорили, что Польша никогда не согласится по-хорошему отдать украинские молочные реки и кисельные берега с даровыми рабами, прекрасно понимая, что намного сильнее экономически и политически. Хмельницкий писал в Варшаву, что восстал не против власти и закона, а против попиравших их королят, зная, что они и есть власть и закон, готовые удавиться, если понадобится от алчности и крови. В создаваемом гетманом информационно-психологическом урагане Хмельницкий со своими возами разом поспевал на все ярмарки.
Магнаты хотели избрать великим коронным гетманом вместо сидевшего в крымском плену Николая Потоцкого Иеремию Вишневецкого, который мог сковать действия Хмельницкого быстрым, хоть и слабым нападением и гетман вовремя бросил огромные деньги противникам Бешеного Яремы, сорвав выборы.
Москва была в союзе с Речью Посполитой против Крыма, а казаки Хмельницкого были в союзе с татарами Ислам Гирея, и Варшава пыталась использовать это против Украины. Агенты Богдана скупили в Варшаве и Кракове десятки книг и памфлетов, в которых критиковались царь и Москва, и гетман отослал их Алексею Михайловичу, с детства плохо реагировавшему на правду о его государевых талантах. Боярская дума на своих заседаниях читала в десятках экземпляров, что «прямой и истинный царь Московский не тупоумный Алексей с ворами-советниками, а Владислав IV, а московитяне, которые только лишь голым именем христиан слывут, на деле хуже самих варваров». Слушал «поносные его царского величества слова» Алексей Михайлович, не понимая и не хотя понимать, что эти похабные для него книги изданы совсем не сеймом и канцлером Речи Посполитой, и в хамской привычной и любимой для московского самодержавия форме требовал у Польши их запретить и уничтожить и обязательно, обязательно казнить несколько сот их издателей, авторов и владельцев типографий, включая видных сенаторов, и смеялась над его убогим умом и действительно варварским царем вся без исключения Европа. Алексей Михайлович, легко приходивший в нравящуюся ему до безумия ярость, рвал на куски уже заготовленный недалекими боярскими помощниками-холопами государственный ответ Богдану Хмельницкому, просившему поддержки или хотя бы нейтралитета: «Помогать тебе, мятежному против короля холопу и давать тебе войско мне, царю, государю и великому князю, негоже». Царь рвал и метал, а Боярская дума, всегда мечтавшая сесть в Речь Посполитую, с трудом начинала прислушиваться к организованной врагом Польской Короны и казацким гетманом утечке его слов, сказанных на старшинском совете: «Смотри, Москва – нащо мени кожух, як зима мынула?»
В начале июня 1648 года янычары в Стамбуле задушили очередного султана Ибрагима и поставили на его место семилетнего Мухаммеда IV. Это означало, что ближайшие десять лет в турецкой политике будут преобладать алчные до денег визири, готовые одновременно брать взятки от Москвы, Варшавы, Чигирина и Луны и всем обещать все и при этом, конечно, не выполнять взяточных обязательств. Богдан понимал, что теперь крымский хан будет меньше считаться со Стамбулом и учитывал новые восточные реалии в своей украинской политике.
В Варшаве ревел конвокацинный сейм, на котором потерявшие украинские земли магнаты, в окружении с удовольствием холуйствующей им попутной шляхты, требовали от сената и канцлера и от самих себя защитить и вернуть их поместья и имения и срочно – срочно послать новое войско на бунтующие юго-восточные крессы Речи Посполитой. Сейм в очередной раз сделал традиционно-неуклюжую попытку поссорить Хмельницкого с народом, с трудом, но понимая, что без головы народ не страшен своим угнетателям, и тут же получили гетманский рык из Белой Церкви: «Я подниму народ-войско и уйду из Речи Посполитой под протекторат другого государя!»