Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Шрифт:
Нижняя шляхетская Посольская изба варшавского сейма, казалось, с трудом вмещалась в огромный готический зал королевского дворца, свободно переносивший присутствие пятисот шляхетских крикунов. Заседание сейма Речи Посполитой уже давно должно было начаться, но роскошный зал был почти пуст. На возвышении-подиуме стояли почетные кресла для пока не избранного короля и примаса, чуть ниже по обеим сторонам выстроились кресла для государственных деятелей Польской Короны и Великого княжества Литовского, великих, коронных, литовских гетманов, канцлеров, подскарбией. Чуть дальше возвышалось
С традиционным часовым опозданием сеймовый зал, наконец, заполнился сиятельными королятами, ясновельможными нобилями и светлыми панами, все как один надменными, разодетыми в парчу и атлас и интересующимися только впечатлением, которое они производят на избранных в этот роскошный готический зал. Везде слышалось бряцание надетых для гонору на панские тела сабель, которыми большинство присутствующих совсем не умели владеть и поэтому обычно посылали вместо себя на смерть наемников-профессионалов, оплачивая их кровь чужим потом.
При появлении казацких послов сейм долгожданно взорвался злобными криками ненависти к этому схизматскому быдлу, заставлявшему его выслушивать небывалые еще в Польской Короне справедливые народные слова:
– Ясносвященные сенаторы и ясновельможные паны послы!
Много кривд, горя и слез претерпела и уже пролила наша бедная Украина, вместо миролюбия и единения народов окутанная темной силой деспотий, нетерпимости и злобы. Гонимые и утесняемые братья ваши узнали в Речи Посполитой не родную мать, а злую мачеху.
Наш знаменитый и древнейший украинский народ несмотря ни на что жил в единении со своими польскими собратьями и оказал множество услуг Речи Посполитой. Но снова и снова из мрачных бездн поднимались черные тучи и закрывали нам солнце. Сорвались с цепи сатанинские силы и начали сеять в шляхетских сердца злобу и ненависть. Вооружившись гвалтом, поднялись на нас и на наши святыни дерзновенные руки, растоптали все договоры и повергли всю Украину в плач и стенание. И так неласковый к нам закон совсем стал не закон, и смеются над ним паны и нарушают все наши права, приравняв украинцев к псам.
Благородные и ясновельможные владыки, князья и паны! Преклоните к нам сердца ваши, чтобы не совершилось сказанное пророком: «И слезы их обратятся в камни и стрелы, а стенания – в огонь!»
В Святом Писании сказано, что бессмысленно метать бисер перед свиньями, что в народном переводе звучит, как «посади свинью за стол, она и ноги на стол». Орущий сейм едва дослушал разумные казацкие речи и над бесконечными готическими сводами задымился и разгорелся мутным пожаром шляхетный лай:
– Не уступать схизматам, не уступать ничего! Ни пяди не уступать! Мы и так были слишком вежливы с быдлом! Огнем и мечом их! Украинская земля – наша, а значит, все что на ней – наше!
Среди хаоса истошных гоноровых воплей опять в зале раздались умные посольские слова:
– Вы стремитесь насилием обратить нас в подъяремных волов, а какой смысл волам защищать ярмо и бич угнетателя? Мы бросим ярмо и уйдем от
Опомнитесь, если можете, яснейшие паны, взойдите на свои высокие замковые башни и оглянитесь вокруг Речи Посполитой. С севера на нее косятся шведы, с востока сторожит обиженная Москва, с запада не зевают немцы, с юга терзают нас татары и турки. Опомнись, шляхта! Усмири, если можешь в своем сердце злобу, разломи железо неволи и скажи, наконец: «Правда и воля всему народу Речи Посполитой и тогда не будут страшны нам никакие враги!»
И еще раз попытались казацкие послы достучаться до неприспособленных для этого шляхетских депутатов, соли Польской Короны:
– Вы хотите сделать из казаков, этих львов, которые во всех битвах бились в самом огне, своих непримиримых врагов? Это смертный приговор Речи Посполитой самой себе. Ваше своеволие и презрение к народу ляжет позорным пятном на Польскую Корону, которая не вытравит это пятно навеки.
10 июля 1648 года сейм ответил Войску Запорожскому почти единогласным ревущим воем:
– Начать решительную борьбу с взбунтовавшимися казаками. Захватить и отослать в Варшаву в цепях изменника Хмельницкого и тогда мы, возможно, убьем не всех бунтовщиков и их пособников.
Сейм объявил в государстве сбор шляхетского ополчения и набор новой армии. Во главе огромного войска, вместо находившихся в татарском плену после Корсунского позора гетманов, сенат, кажется трезвый, поставил триумвират региментарей – ленивого сандомирского воеводу Доминика Заславского, дипломата и коронного подчашего Николая Остророга и врага Хмельницкого, коронного хорунжего Александра Конецпольского. Чтобы заместителям гетманов было не так скучно тупо посылать солдат на казацкую смерть, сенат, кажется не трезвый, приставил к триумвирам тридцать два (мы не шутим!) военных комиссара с неопределенными властно-контролирующими полномочиями.
Узнав об очередном сеймовом идиотизме, Богдан Хмельницкий засмеялся, и вслед за ним хохотала и Украина, и Великое княжество Литовское, и вся Речь Посполитая: «Князь Доминик – перина, подчаший – латына, хорунжий – дытына. Эти тридцать пять командующих успешно проиграют не одно, а тридцать пять сражений. У панов бог ум отнял. Каждый хочет быть старшим, а где старших много, там войско нездорово. У шляхты в хоругвях будет больше золота и серебра, чем свинца, как будто собирается она не на смертельную битву, а на свадьбу!»
Сенат, наконец, определил, что Украина поднялась и справа и слева от Днепра, а все посполитые, все как один, повторяют «Эй, ляше – по Случь наше», потребовал у Хмельницкого, который не переставая ловил и казнил мародеров, унять «варварскую неорганизованную толпу во главе с вождем сумасшедшего плебса Кривоносом». В ответ на том самом Масловом Ставу гетман в присутствии наблюдателей из разных стран провел созданный им смотр украинской армии, на котором в тридцати полках стояли восемьдесят тысяч казаков и посполитых, с батареями из ста орудий, четырех тысячная крымская орда Карач-бея и многочисленные отдельные крестьянские и мещанские отряды. На смотру Богдан Хмельницкий торжественно вручил «вождю бешеного плебса» позолоченную и всю в драгоценных камнях саблю с рукоятью из белого рога со словами: