Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Шрифт:
27—30 мая под Сокалем прошел трехдневный смотр объединенного коронного войска, на который собрались двадцать тысяч немецких наемников, тридцать тысяч опытных кварцяных жолнеров со ста орудиями и сто пятьдесят тысяч шляхтичей с военными слугами. Войска традиционно хаотично перемешались и участник королевского похода писал: «У нас в хоругвях господствовала страшная неурядица. Планы военных действий менялись чуть ли не каждый час, точных сведений о замыслах и движении неприятеля не было».
Ян Казимир с заместителями с трудом разделил войско на десять огромных полков, названных по именам их командиров-нобилей: Королевский, Николая Потоцкого, Калиновского, Вишневецкого, Щавинского, Станислава Потоцкого, Ландскоронского, Любомирского,
Из Сокаля польское войско двинулось на Дубно и через две недели дошло до маленького городка Берестечко южнее Луцка. Хоругви встали на левом берегу реки Стырь и начали делать через нее несколько переправ на другую сторону, где располагалась огромная прямоугольная равнина длиной десять и шириной пять километров, ограниченная речками Пляшевкой и Ситенкой, образовывавшими небольшие островки и болотца.
Хмельницкий из Староконстантинова двинулся к Тернополю, где у Збаража встретился с Ислам Гиреем и его пятидесятитысячной ордой. Хорошо вооруженное Запорожское войско со ста орудиями без корпуса Небабы состояло из пятидесяти тысяч опытных конных казаков и пятидесяти тысяч пеших посполитых, которых можно было использовать только в обороне, но совсем не в атаке.
Гетман знал, что без ненадежных татар, у него вдвое меньше воинов, чем у Яна Казимира, но очень надеялся на своих боевых хлопцев во главе которых стояли его старые и новые полковники – чигиринский Федор Якубовский, черкасский Яков Вронченко, каневский Семен Савич, корсунский Лука Мозыря, белоцерковский Михаил Громыка, уманский Иосиф Глух, брацлавский Иван Богун, кальницкий Иван Федоренко, киевский Антон Жданович, кропивянский Филон Джеджалий, черниговский Мартын Небаба, переяславский Федор Лобода, полтавский Мартин Пушкаренко, миргородский Матвей Гладкий, прилукский Тимофей Носач и нежинский Прокоп Шумейко.
Обстановка в гетманском штабе была очень нервной. Еще 16 мая у Збаража Богдан собрал общественную раду и в присутствии нураддин-султана, брата крымского хана, откровенно сказал казакам, что совершенно неизвестно, как поведет себя Ислам Гирей, который совсем не хочет разрушения Польши, а предлагает мириться с Яном Казимиром, чтобы потом всем вместе бить Москву. На четкий вопрос гетмана, чего хочет рада, все витязи, как один, ответили:
– Ни в коем случае не мириться с королем, потому что не для этого мы сюда пришли. А если орда от нас отступит, тогда мы во главе с тобой или погибнем, или всех ляхов побьем.
Хмельницкий, впервые с XV века посадивший на коней почти восемьдесят тысяч опытных казаков, и это была колоссальная сила, обратился прямо к пятидесяти тысячам недавних селян-пехотинцев:
– Теперь, раз война с Польшей решена, не надейтесь только на ваши лопаты и ямы, которые вы себе выроете. Теперь нужно будет сильно постоять, чтобы не потерять казацкой славы и не погубить невинные души. А я или погибну с Войском Запорожским, или буду с ним на Висле!
Знавший, что королевское войско идет на Киев, Хмельницкий из Тернополя пошел ему на перехват, отправив впереди себя авангард Ивана Богуна из десяти тысяч казаков и трех тысяч татар.
Королевское войско у Берестечко ждало переправы и его боевой дух поддерживали четыреста ксендзов. Захваченные казаки и селяне даже под ужасными пытками не говорили о Хмельницком ничего, и раздосадованные поляки раздраженно писали в Варшаву: «Ежедневно рубят головы двадцати отказывающимся говорить казакам. Они сами себе яму копают, палач кидает туда замордованного, которого закапывает следующий обреченный на смерть, а последнего закапывает палач».
Шляхта Польской Короны радостно занималась любимым палаческим делом. Веселый от чужих смертей король Ян Казимир даже прилюдно предложил Ландскоронскому с передовым отрядом выдвинуться на восток и вырезать все доступное панской сабле украинское население, ведь тогда, конечно, все войско этого проклятого
Три дня 14–16 июня польская армия по четырем мостам переправлялась у Берестечко через Стырь и встала лагерем в одном километре от реки на удобной широкой равнине. Правый фланг поляков прикрывал большой лес, левый болота, а впереди по семикилометровому лагерному укрепленному фронту ровное поле позволяло массированно атаковать врага тяжелой кавалерией.
Даже в лес вошли хоругви прикрытия, чтобы не позволить Хмельницкому атаковать справа, а тыл и левый фланг надежно защищали реки и болота. Все польские офицеры знали, что украинский гетман не любит атаковать прямо в лоб и радовались, что в этот раз их командиры не оставили ему выбора. Опытные бойцы просили региментарей не расслабляться, ибо «никто не знает, какие еще хитрости и выкрутасы сделает Хмельницкий, чтобы свести все наши усилия в ноль». Они, как и все войско знали, что всего в пяти километрах от польского лагеря стоит такой же семикилометровый табор Войска Запорожского.
Хмельницкий после долгих раздумий не стал повторяться и бить готовых к его атаке поляков на переправах. На этот раз Богдан решил дать фронтальное сражение в равных для противников условиях, разгромная победа в котором могла закрыть для Украины проблему Речи Посполитой. Гетман прозорливо верил, что мужество, опыт и любовь к родине, умноженные на боевое мастерство казаков, могут переломить у Берестечко двойное польское преимущество.
Ислам Гирей заявил, что ему удобней атаковать слева, а не с традиционного правого, в этот раз болотистого фланга, и встал с ордой на левом фланге Хмельницкого, откуда было очень удобно атаковать казацкий тыл. Хмурый Богдан молча приказал генеральному обозному Михаилу Чарноте особо укрепить казацкий лагерь слева и с тыла.
По всему многокилометровому периметру колоссального прямоугольника из нескольких рядов скованных цепями возов с оглоблями и дышлами вперед, были выкопаны шанцы и ретраншементы, земля из которых пошла на валы, поднявшиеся выше телег. Еще впереди были рядами вбиты острые колья и ржавое оружие и выкопаны волчьи ямы с пиками внутри. В валах и окопах казаки сделали по несколько ворот на всех таборных сторонах, за ними на возвышениях поставили пушки, охранявшие входы от возможного прорыва. Еще сто орудий стояли батареями по всему фронту. По центральной линии табора были поставлены высокие и широкие срубы с землей, с каждого из которых в четыре стороны смотрели угрюмые пушки, готовые оказать помощь там, где она понадобится. По валам и окопам были приготовлены места для трех рядов казаков, задние из которых должны были заряжать мушкеты передним и заменять убитых и раненых. Внутри табора были места для резервов, отдыха, перевязочные, а боеприпасов и продовольствия было приготовлено на три месяца на сто тысяч человек, не считая припасов для орды. Богдан увидел сделанный за три дня табор и немного успокоился – этот лагерь любой враг мог взять только предательством или измором. Или расстрелять в упор из осадных орудий, которых в коронном войске не было.
17 июня в шатре Хмельницкого прошел совсем не получившийся союзный военный совет. Возбужденно-задумчивый Ислам Гирей сказал гетману:
– Ты убеждал меня, что поляков тридцать тысчяч, а я вижу множество воинов. Начинай сам. Если завтра ты не покончишь с поляками, пеняй на себя. Эта битва плохая, в праздник воевать нельзя и наш поединщик утром упал головой к орде.
На слова Богдана о том, что хан вчера обменялся письмами с королем, тот ответил:
– Ну и что?