Богдан Хмельницкий
Шрифт:
– Бедный, бедный пане Степане, – говорили вокруг него казаки, – не попал ты на Запорожье, не нашел, видно, шляху (дороги).
Но сквозь насмешки чувствовалось искренне сочувствие к молодому герою, так рано прощавшемуся с жизнью. Его бледное страдальческое лицо уже носило на себе печать смерти.
– Мне худо, – прошептал он, наконец, – остановите повозку… Снимите меня на землю…
Казаки исполнили его желание.
– Чарнецкого… – проговорил он.
Привели пана Чарнецкого. Со слезами на глазах стоял над ним старый воин и, опустив голову, прислушивался к последним словам умирающего.
– Скажите…
Отцу… – шептал тот, – скажите…
Что я…
Как рыцарь…
Голос его прервался, смерть сделала свое дело.
Чарнецкий молча нагнулся над ним, поцеловал его в лоб и закрыл ему глаза.
– Бедный юноша, – проговорил он тихо, – пока есть во мне хоть капля крови, я буду мстить за тебя, как за родного сына. Лишь бы избавиться от этой позорной неволи, – прибавил он, уходя за своими сторожами.
– Пане Богдане, – проговорил Ивашко на одном из привалов, просовывая голову в дверь походной палатки, – тебя хочет видеть один из пленных шляхтичей.
– Кто такой?
– Он называет себя Иваном Выговским.
– Приведи! Посмотрим, что ему нужно.
Вошел приземистый, юркий, не старый еще человек, с чрезвычайно подвижным лицом и быстрыми, проницательными глазами. Он упал на колени перед Хмельницким.
– Прошу у пана гетмана, – проговорил он, – одной милости…
– Что угодно пану? – холодно спросил Богдан.
– Прошу пана взять меня к себе на службу, я могу ему быть полезен, как писарь.
Богдан с удивлением оглянул его. Ему действительно недоставало человека, сведущего в письме, и он еще недавно сетовал на то, что приходится вести самому всю обширную переписку. Однако, природное недоверие взяло верх, и он проговорил:
– Пан Выговский слишком многого просит; сделать ни с того ни с сего пленного шляхтича своим писцом, то есть поверенным всех своих дел – это было бы слишком опрометчиво с моей стороны.
– Пан гетман может убедиться в моем чистосердечном желании ему служить. Он может возложить на меня какие ему угодно поручения, в виде искуса; если я изменю своему слову, он потеряет только одного ничтожного, никому неизвестного пленного, а если окажусь преданным, приобретет толкового и знающего писаря.
Богдан подумал.
– У пана, кажется, дельная голова на плечах, – сказал он, наконец. –Посмотрим, испытание же я назначаю вот какое: пан получает свободу и отправляется в Чигирин в качестве одного из стражников при пленных панах. Там он подготовит город к сдаче и в то же время соберет мне вести о Чаплинском и его жене; пани Марину повидает лично, передаст ей мое письмо, конечно, тайно, а затем ответ от нее получит устный и воротится сюда, ко мне.
– Понимаю, пан гетман, и постараюсь исполнить все в точности. Прошу пана верить, что я провижу вдали его славу, – прибавил он, – и что мне гораздо выгоднее служить ему, чем тянуть на панскую сторону.
– Хорошо, увидим, увидим! – отвечал Хмельницкий.
Он подозвал дежурного казака и велел объявить страже, что отныне пленник Выговский свободен и назначается тоже одним из стражников при обозе, отправляющемся с пленными в Чигирин.
Выговский отвесил низкий поклон и, высоко подняв голову, вышел из гетманской палатки. Он уже чувствовал себя будущей правой рукой Хмельницкого и заранее предвкушал свое могущество.
15. КОРСУН
В тот самый день, когда молодой Потоцкий умер в степи, отец его, коронный гетман, пировал в Черкасах. К нему приехало несколько новых отрядов, и паны военачальники в складчину задали пир приехавшим. Жолнерам выкатили бочки с вином; шумные песни огласили воздух бесшабашным весельем. В обширной палатке пана Корецкого, убранной дорогими тканями, за ярко-освещенным столом, покрытым массивной серебряной посудой, сидело все начальство. Вино, мед, пиво лились рекою, бесчисленные кубки переходили из рук в руки, тосты следовали один за другим. Паны оживились и в своих речах владели уже всем Запорожьем, надолго усмирили смуту хлопов, захватили и бывшего войскового писаря, дерзнувшего померятся силами с могущественным шляхетством. Пан коронный гетман громко уверял всех, что они скоро увидят Богдана на виселице; пан Калиновский молча и угрюмо прихлебывал из своего кубка, слушая хвастливые речи. Подвижное лицо его давно уже подергивалось, и он стучал ногою об пол, чтобы подавить свое волнение. Наконец, он не мог больше выносить всеобщего хвастовства и проговорил:
– Однако, пану коронному гетману не кажется странным, что до сих пор о посланном нами отряде нет ни слуху, ни духу? Если бы пан Степан одержал победу, он, наверное, известил бы об этом.
Пан Потоцкий вспыхнул.
– Пан польный гетман полагает, что пан Степан побежден этим беглым казаком? Да разве это возможно, разве горсть запорожцев может быть страшна регулярному войску?
– Но почему же нет известий о подвигах регулярного войска? – с иронией спросил Калиновский.
Пан Потоцкий пожал плечами.
– Что ж! Известия всегда могут запоздать… Вот увидите, наши храбрые войска скоро возвратятся и привезут с собой целые возы добычи, не говоря уже о пленниках…
– Однако, – заметил Калиновский, все более и более горячась, – чем мечтать о будущих пленниках и добыче, пану гетману следовало бы на всякий случай двинуть в степь войско навстречу посланному отряду…
– Напрасно пан Калиновский вмешивается не в свое дело! – возразил раздраженно Потоцкий. – Я сам знаю, что мне надо делать. Куда, спрашивается, я потащу такое войско, когда мы и путей хорошенько не знаем, а на казаков надежда плохая. Пан слышал, что писал канцлер от имени короля? Король не дает своего разрешения на войну с казаками. Как же польный гетман желает, чтобы я ослушался его воли?
– Король ошибается так же, как ошибается и коронный гетман, –запальчиво проговорил Калиновский. – Он полагает, что одного его присутствия достаточно для усмирения мятежа; он надеется, что Хмельницкий расчувствуется и падет к его ногам с мольбой о прощении… Как же, дожидайтесь… Я полагаю, что у этого мятежного казака уже теперь войска вдвое больше, чем у нас… И поверьте мне, каждый из русских хлопов знает гораздо больше нас, что происходит в степи, только все они рты позакрыли и смотрят на нас волками…