Богдан Хмельницкий
Шрифт:
– Что прикажешь, батько! – с низким поклоном спросил он.
– Хочешь послужить матери-Украине, Микита? Есть у меня до тебя важное дело, оно может стоить и жизни, – проговорил Хмельницкий, отводя Микиту вглубь палатки.
– Для казака жизнь не дороже гроша! – беспечно проговорил Галаган. –Говори, батько, что надо делать?..
Хмельницкий шепотом стал объяснять, в чем дело, и с полчаса продержал его у себя.
– Ну, а теперь иди, – отпустил он его, провожая до порога палатки. –Бог да поможет тебе!
Микита подошел к возу, на котором лежали его пожитки; лицо его было так же непроницаемо, как всегда, только в глазах светилась решимость, да время от времени, перебирая разные вещи, он хватался за поседелый ус, как будто тревожная дума вдруг приходила ему в голову. Наконец он нашел, что искал. Это маленький невзрачный образок, давнишнее благословение матери. Микита набожно перекрестился, поцеловал образок и спрятал его на груди. Потом подошел к старому седому казаку, сидевшему у костра, где варилась саламата, и отозвал его в сторону.
– Слушай, Половьяне, – сказал он ему, – я иду до ляхов, батько посылает.
– На разведки? – спросил Половьян.
– Да! – загадочно глянув в сторону, коротко отвечал Микита. – Если не вернусь и если тебе удастся уйти живым с поля, дай знать обо мне сестре и матери.
– А зачем тебе не вернуться? Высмотришь, что надо, и назад будешь, –отвечал Половьян.
– Нет, друже, чует сердце, что остаться мне у ляхов. Прощай, не поминай лихом! – прибавил Микита, отвешивая низкий поклон.
Половьян с удивлением посмотрел ему вслед.
– Хитрит казак, – ворчал он, – не все сказал; если бы просто на разведки высылали, не стал бы с жизнью прощаться.
Микита, действительно, шел почти на верную смерть. По приказу Хмельницкого он должен был отвести глаза полякам, обморочить их и предать таким образом в руки Богдана.
Проводив Микиту, Хмельницкий позвал к себе Корсунского полковника Кривоноса.
– Знаешь "Крутую Балку"? – спросил он его.
– Что у села Гроховцев?
– Да.
– Знаю.
– Так бери тотчас же шесть тысяч казаков и скачите туда да постарайтесь хорошенько испортить у оврага всю дорогу; сами же спрячьтесь в засаду. Когда подойдут ляхи, угостите их хорошенько спереди, а мы погоним сзади.
– Почему ты знаешь, батько, что они пойдут по этой дороге?
– Уж это мое дело, – уклончиво отвечал Хмельницкий. – Возьмите с собой несколько орудий, поставьте их на противоположной стороне оврага так, чтобы удобно было обстреливать овраг. Кривонос собирался еще расспрашивать, но Богдан заторопил его и сам вышел вместе с ним, чтобы осмотреть отправлявшийся отряд.
Микита спустился с возвышенности и ползком крался мимо польских окопов, не особенно стараясь прятаться. Передовая стража скоро его увидела, трое солдат бросились к нему и схватили его за руки. Микита был замечательный силач, мог бы их стряхнуть как мух, но он только делал вид, что отбивается, а сам думал про себя: "Эх, вы, вражьи дети, думайте, думайте, что справились с Микитой, а Микита вас же проведет".
Солдаты привели его к Потоцкому.
– Пытать огнем! – приказал гетман и отправился сам присутствовать при пытке.
Микиту на веревках вздернули на перекладину, подкатили смоляную бочку и зажгли смолу. В другое время Галаган молча перенес бы пытку, не проронив ни слова, но теперь это в его расчеты не входило. Едва только огонь коснулся его тела, он завопил благим матом, корчась от боли.
– Ой, панове, ой, смилуйтесь! Ой-ой-ой, все скажу, как на духу покаюсь!
– Так говори! – приступил Потоцкий. – Сколько вас казаков?
– Снимите с огня, все скажу! – кричал Микита.
Пытку прекратили и начали допрос.
– Не знаю я нашим счета, да и знать его трудно; хлопы к нам отовсюду бегут, за день их сотни прибывают…
– А татар сколько? – допрашивал Потоцкий.
– Тугай-беевой орды будет тысяч пятьдесят. Сам хан с ордой стоит тоже неподалеку, говорят скоро сюда прибудет…
Потоцкий изменился в лице. – "Струсил вражий сын", – подумал про себя Микита, быстро взглянув на гетмана и так же быстро опуская глаза. Он упал в ноги гетману.
– Смилуйтесь, пане, – смиренно просил он его. – Буду служить вам верой и правдой, я всю степь, как пять своих пальцев знаю, каждый кустик мне знаком. Я вас так проведу, что ни один казак нам на пути не встретится. Вам тут все равно оставаться нельзя, а как подойдет хан со своей ордой, казака нападут на ваш лагерь…
Потоцкий ничего не ответил на просьбы казака, возвратился в свою палатку и собрал панов. Он теперь уже не хвалился, что разгонит казаков плетью, а, напротив, совсем упал духом и жаловался, что у него мало войска.
– Где мы возьмем продовольствие, – спрашивал он жалобно, – если казаки и татары вздумают нас осадить?
– Пан гетман забыл, – ядовито заметил Калиновский, – что он сам себя лишил продовольствия, предав огню все окрестности. Теперь нам остается только одно, не дожидаясь осады, броситься на неприятеля и смелым натиском пробить себе путь.
– Я нахожу, пан Калиновский, что нашего войска недостаточно для такого натиска. Я предлагаю отступить; я не имею права жертвовать войском…
– Пан коронный гетман! – умолял Калиновский, – прошу послушать моего совета, забудем на этот раз личности!
– Как? – закричал Потоцкий, весь вспыхнув, – пан польный гетман забывается, какие тут личности? У меня с ним не может быть личностей, я могу ему только приказывать…
Несколько панов поддержали было мнение Калиновского – Паны командиры забыли, – крикнул Потоцкий, – что я здесь начальник! Их дело слушать и исполнять то, что приказано.
Все знали, что упрямству Потоцкого нет границ, и никто не решился больше возражать.
Еще до рассвета установили возы двойным четырехугольником в восемь рядов и наложили на них пожитки. В середине четырехугольника поместили артиллерию и конницу. Пехоту поставили на флангах; левым командовал Калиновский, правым – Потоцкий. Прежде, чем тронуться в путь, Потоцкий позвал Микиту.