Богдан Хмельницкий
Шрифт:
Богдан ничего не ответил, только усмехнулся.
– А к пану Адаму заезжал? – спросил он.
– Как же, заезжал, – отвечал Выговский, но он не дал мне никакого определенного ответа, а обещал прислать к пану гетману кого-то из своих приближенных с письмом.
– Благодарю пана Ивана, он добросовестно исполнил мои поручения. Дальнейшие мои приказания будут состоять в следующем: я пошлю пана Выговского с письмами к московским воеводам, а вместе с тем дам ему зазывные универсалы, по дороге он их разбросает, где только можно. Выговский откланялся, а хмельницкий велел ему на другой день утром явиться за письмами и универсалами.
Когда шляхтич ушел, Богдан обратился к своему собеседнику:
– Хитер этот Кисель, но я хитрее его. Я уверен, что он только показывает вид, будто доброжелательствует мне, а за спиной готов учинить мне всякую шкоду.
– Почему вы так думаете? – возразил отец Иван. – Воевода Адам верный сын православной церкви, он не может не сочувствовать вам.
Хмельницкий засмеялся.
– Сочувствует он мне! Вот не угодно ли посмотреть, как он мне сочувствует? – прибавил Богдан, вынимая из небольшого ящичка письмо.
Это было письмо Киселя к Севскому воеводе. Адам извещал его, что король Владислав умер и между прочим упоминал о мятежном казаке, высказывая желание, чтобы злостные замыслы его не удались.
Отец Иван внимательно прочел письмо, бережно сложил его и, отдавая Хмельницкому, проговорил:
– Пан Адам может переменить свое мнение, когда увидит ваши боевые успехи. Король Владислав умер и теперь ничто не может стеснять ваших действий.
– Я делаю вид, что еще не знаю о смерти короля. На днях я послал в Варшаву депутацию с письмом к королю, пусть его прочтут на сейме. Может, мы достигнем чего-нибудь и мирным путем.
– Ну, уж на это вы напрасно надеетесь, – возразил отец Иван. – Сейм никаких уступок не сделает, напротив, еще в чем-нибудь урежет казаков.
– Все-таки все средства следует испробовать, – возразил Богдан.
Отец Иван поднялся с места.
– Долго вы еще пробудете в лагере – спросил он Хмельницкого.
– Нет, завтра же поеду в Мошны, надоело сидеть здесь.
– Можно и мне поехать с вами?
– Отчего же? Милости просим! – охотно согласился Богдан.
На другой день они приехали в Мошны. Хмельницкий остановился у одного знакомого шляхтича. Вообще, с тех пор, как восстание охватило всю страну, к Хмельницкому стало переходить мелкое шляхетство. Небогатые паны считали гораздо выгоднее для себя поддерживать казаков, тем более, что им самим нечего было терять.
Только что Богдан успел приехать, к нему вошел Ивашко.
– Казаки привели к тебе какого-то русского посла, – проговорил он.
– Это хорошо! Откуда они его добыли? – весело спросил Хмельницкий.
– Он ехал из Севска в Гущу к Киселю. Около Киева на него напали татары с казаками. Казаки увидали, что нет у него ни хохла, ни чуба, значит, русский. Они и взяли его у татар.
– Давай его сюда! Посмотрим, что за посол.
Привели пленника. Он назвался Григорием Климовым из Стародуба.
– Воевода Севский послал тебя к Киселю? – спросил Хмельницкий.
– Да! – отвечал с поклоном Григорий.
– Ну, так не к чему тебе к Киселю ехать, я сам напишу ответную грамоту к его царскому величеству царю Московскому.
Григорий молча отвесил ему поклон.
Хмельницкий долго читал и перечитывал письмо, отнятое у посла, долго что-то обдумывал и, наконец, сказал:
– Пускай не думают русские воеводы, что я сильно дружу с татарами. Я уже велел Тугай-бею отступить к Желтым Водам, а сам веду переговоры с панами Адамом Киселем и Вишневецким; они у меня мира просят, так ты и скажи твоему воеводе. Да еще пусть твой воевода от себя напишет его царскому величеству, чтобы он пожаловал нас денежным жалованьем, а мы будем ему служить верой и правдой. Пусть он двинется на Польшу со своим войском с одной стороны, а я двинусь с другой.
Григорий почтительно выслушал все, что ему сказал Богдан, и просил вручить ему грамоты и отпустить с миром.
– Так скоро дело не делается, – отвечал Хмельницкий. – Я уезжаю в Черкасы и тебя возьму с собой. Несколько дней пробудешь у нас, а там получишь и обе грамоты; пожалуй дам тебе и провожатых.
Когда Григорий вышел от Богдана, его встретил Выговский.
– Пан посол, позвольте познакомиться с вами, – сказал он ему, – может быть я вам когда-нибудь и пригожусь, я всегда готов служить московским людям.
Они отправились вместе и долго о чем-то горячо разговаривали.
К хмельницкому в это время привели нового посла.
– Эк, их отовсюду посыпалось, – смеялся Богдан. – Откуда ты?
Посол поклонился.
От Хотмышского воеводы Болховскоо, еду к воеводе Брацлавскому Адаму Киселю.
– Вижу, сдружились ваши воеводы с панами, сказал Хмельницкий, распечатывая письмо. – Делают вид, что идут против татар, а сами замышляют погубить нас же, православных своих братьев.
– Не во гневе будь сказано твоей милости, – скромно ответил посол, низко кланяясь, – вряд ли наш воевода пойдет против казаков с войском; не такой он человек, чтобы воевать с православными. А вот против татар, это верно, войско наше всегда наготове.
– Хорошо! Я напишу грамоту твоему воеводе, а там уж его дело будет, за кого он встанет, за нас или за ляхов. Если за нас, то мы в долгу не останемся, наше дело правое, нам сам Бог помогает. Мы уже одержали две победы над польским войском, будем побеждать и вперед.
Не успел Хмельницкий отпустить этого посла, как привели еще одного от Севских воевод к Вишневецкому.
Хотя воеводы сулили свою помощь только против татар, но Хмельницкий отлично понимал, что это значит, и на уверение посла, что против казаков ничего не замышляется, говорил:
– Ваши воеводы хорошо знают, что ляхи воюют с казаками, а не с татарами. Зачем же они сулят помощь нашим врагам?
Посол, видимо, смутился, а Хмельницкий написал еще грамоту Севским воеводам.
Как-то вечером подъехал к дому, где остановился Хмельницкий, и посланный Адама Киселя, Петроний Ляшко. Он постучал у крыльца. Дверь отворил Ивашко. Петроний видел его мельком, когда он привез Катрю в Гущу; но память у монаха была замечательная: он тотчас же узнал казака.
– Здравствуй, пан казак, я привез тебе поклон от панны Катри.