Богдан Хмельницкий
Шрифт:
Хмельницкий слышал этот глухой ропот и понял, что медлить дольше опасно.
– Вижу сам, панове казаки, – говорил он, – что Речь Посполитая и не думает идти с нами на мировую; они собираются заманить нас в свои сети, а потом поступят с нами так, как поступили с Павлюком.
Он двинулся вперед и дошел до Случи, границы казацкой Украины, а затем пошел к Константинову. Каждый день к нему стекались предводители загонов со своими ватагами. Городки и села сдавались без всякого сопротивления. Там, где паны хотели остановить движение, хлопы восставали на господ и убивали их.
Кисель, по окончании сейма, отправился в Киев, где он рассчитывал встретиться
– Говори, говори скорее, что случилось? – дрожащим голосом спросил он его.
– Все погибло, пан воевода, камня на камне не осталось!
– А пани? – едва мог выговорить Кисель.
– Пани с панною пропали, как в воду канули, – отвечал тот.
Кисель опустился на лавку и схватился за голову. Несколько минут он сидел молча, наконец вскочил и не своим голосом прокричал:
– Коня!
В сопровождении двух своих ретаров, он поскакал туда, где недавно еще стоял его замок. Ехать пришлось час с слишком, так как кони притомились, да и местность была болотистая, они вязли по колено в жидкой грязи и отказывались идти далее. Киселю это путешествие показалось целой вечностью. Наконец, вот и замок… Но что это? Вместо горделивых высоких башен с причудливыми зубцами и украшениями, вместо массивного старинного дедовского здания лежала на пустынном поле только груда камней, перемешанных с пеплом и мусором. Повсюду валялись трупы изувеченных людей; все хаты окрестных деревень тоже были пожжены, а их обитатели или зарезаны, или повешены. Воевода придержал коня и в недоумении осматривался кругом. Сердце его сжалось какой-то тупой болью, в глазах помутилось, он смотрел и не видел, не понимал, ему казалось, что он ошибся, заблудился, приехал не туда…
– Боже мой, Боже мой! – простонал он, озираясь, камня на камне не осталось!.. Все, что предки наши копили веками, все, что мы берегли и хранили, как дедовское наследие, все, все погибло… А жена? Неужели я остался одиноким?..
В отчаянии Кисель горько зарыдал, слез с коня и, ведя его в поводу, долго бродил между трупами, всматривался в лица и содрогался при мысли – вот-вот увидеть лицо мертвой своей жены. Так достиг он одной полуразрушенной хаты. Вместо сломанной крыши торчали обгорелые балки, а вместо окон чернелись какие-то дыры, и ветер со свистом врывался в них. За дверью послышались громкие всхлипывания.
– Кто там плачет? – сказал Кисель, обращаясь к своим провожатым, –надо посмотреть…
Но добраться до двери оказалось делом не легким: остатки обвалившихся стен загораживали вход и нужно было отодвинуть в сторону тяжелые балки. Кисель бросил поводья коня и с помощью рейтаров стал прочищать путь. Наконец, он добрался до двери, висевшей на одной петле, толкнул ее ногой и вошел в горницу. Страшная картина представилась ему: на полу лежало несколько трупов обезглавленных, изуродованных, искрошенных в куски, а в обгорелом углу копошился девятилетний мальчик с ожогами на руках и ногах. Его-то плач и услышал пан Адам. Рассмотрев его поближе, Кисель узнал в нем Гриця, внука старого дворецкого Петра.
– Бедный Гриць! – с участием проговорил Адам. – Жив ли кто-нибудь из твоих?
Гриць испуганно посмотрел на пана, он не сразу признал его; но
– Ах, вельможный пане, это вы! – Никого, никого они в живых не оставили: и мать убили, и отца изрубили в куски, и деда старого не пожалели… А уж как я просил их за него. Они схватили меня и бросили в огонь… Ах, зачем я не сгорел? Зачем огонь пожалел меня? – в отчаянии, рыдая, воскликнул мальчик.
– Спасся ли еще кто, кроме тебя? – спросил Адам.
– Мало спаслись. Я ходил сегодня смотреть убитых, много, много, почти все перерезаны и перевешаны… Только пани с панной спаслись… –проговорил он в раздумье, – им теперь хорошо в монастыре, если бы не болели у меня ноги и руки, и я туда пробрался бы…
– Спаслись, говоришь ты? – встрепенулся Адам. – Да правда ли это? –усомнился он. – Почем ты знаешь?
– Я сам приводил им лошадей, дедушка Петро спас их, провел потайным ходом…
– Где же они теперь? Говори, говори! – торопил Кисель.
– Они в монастыре, – отвечал мальчик.
Кисель не долго думая, подхватил ребенка на руки, бережно посадил его на заводного коня, вскочил на другого и по обугленным трупам и развалинам помчался в монастырь.
18. НОВЫЕ УДАЧИ КАЗАКОВ
Ерема идет, Ерема идет! – кричали все в маленьком местечке Погребище, в одном из многочисленных имений князя Вишневецкого.
Мирное селение представляло теперь чрезвычайно воинственный вид. Около низеньких покосившихся хат на улице толпился народ и свой, и чужой, пришедший из соседних деревень. У всех у них блестели доморощенные сабли и ножи, перекованные из кос и серпов. У многих были и самопалы, а кое у кого виднелись и пистолеты. Очевидно, жители сельца составили свой гайдамацкий загон и, наверное, не испугались бы никакого войска, но Ерема нагонял на них панический страх. И старый, и малый спешили к низенькой деревянной церкви, где на паперти стояла группа сельских священников.
Один из них, высокий худощавый старик с суровыми чертами лица держал в руках крест и осенял им торопливо подходивший народ. Он только что кончил длинную речь, хотел еще сказать несколько слов, как вдруг пронесся откуда-то крик: "Ерема идет!", и все гайдамаки бросились под защиту креста.
И, действительно, не прошло и десяти минут, как отовсюду нахлынули жолнеры, драгуны, загромыхала артиллерия, и над всем этим воинством возвышалась фигура невысокого, худощавого всадника, с блестящими проницательными глазами и решительными быстрыми движениями. Он быстро окинул взором всю толпу гайдамаков и отдал приказание. Артиллерия ловко заняла центр, жолнеры – одно крыло, драгуны – другое, и в несколько мгновений этот железный отряд охватил кольцом и сжал оторопевших столпившихся хлопов. Чувство самосохранения придало храбрость защищавшимся, они стойко выдержали первый натиск; но железное кольцо, раздвинувшись немного, снова сжалось и при втором натиске сломило беспорядочную толпу, не успевшую даже выстроиться. Жолнеры Вишневецкого, прекрасные фехтовальщики, ловкими привычными движениями повыбивали из рук противников сабли и стали наносить меткие удары направо и налево. Большая часть легла на месте, но многих взяли в плен, в числе их были и священники.