Богдан Хмельницкий
Шрифт:
Выговский замолчал, он знал, что возражать гетману опасно:
Хмельницкий совсем не выносил противоречий, на него иногда находили припадки бешенства, особенно после горилки.
– Позвать ко мне чаровницу!
– Которую прикажете, пан гетман? – спросил Выговский.
– Марушу!
Через несколько минут вошла в палатку Маруша, высокая, полная, молодая еще женщина, смуглолицая, с черными бровями дугой и вьющимися черными волосами, распущенными по плечам. Ярко-алая атласная плахта была подвязана запаской золотистого цвета с причудливыми узорами, вышитыми шелками. В ушах блестели дорогие серьги, а богатое самисто из самоцветных
– Пан гетман звал меня? – проговорила она почтительно целуя его руку. – Погадай мне, Маруша, – ласково проговорил Богдан. – Что-то сердце у меня неспокойно.
Колдунья быстро окинула его взглядом своих проницательных глаз и сказала:
– Здесь гадать неудобно: много народу к пану гетману ходит, помешают. Я знаю одно местечко, пойдем, проведу, там все, как на ладони, пану выложу.
– Где же это местечко? – спросил Богдан.
– Да тут недалеко, у старой мельницы.
– Пойдем! – согласился Богдан.
Они вышли. Вечер стоял тихий. Легкий мороз чуть-чуть веял в воздухе, делая его совершенно прозрачным. Ярко горели звезды на небе, луна металлическим блеском освещала окрестности. В лагере уже все спали; только изредка слышались окрики сторожевых казаков. Выйдя из лагеря, колдунья взяла вправо к овражку и по крутой тропинке спустилась вниз, оглядываясь по временам на своего спутника. Богдана охватило какое-то странное чувство: не страх, но неопределенность ожидания, какая-то смутная тоска…
Если бы не стыд перед женщиной, он непременно вернулся бы к себе в палатку. Маруша точно угадывала его настроение. Блеснув на него своими темными глазами, она тихо усмехнулась про себя и что-то забормотала.
– Что ты бормочешь? – угрюмо окликнул ее гетман.
– Читаю заклинание, вельможный пане, время теперь полуночное.
– А далеко еще до твоей мельницы?
– Вот тут сейчас за пригорком.
Они поднялись на пригорок. Внизу перед ними была котловина. Среди густой сухой травы и голых кустарников с шумом протекала речка, ниспадавшая с пригорка. Несколько тощих, высохших деревьев стояли подле старой заброшенной мельницы. Речка текла быстро, осенние дожди взмутили ее волны, она клубилась и пенилась около поломанных мельничных колес, покачивавшихся с каким-то жалобным визгом и треском. Дверь сорвалась с петель и лежала на земле, а внутри белым силуэтом, точно мертвец в саване, обрисовывался жернов со столбом, освещенные луной. Из ветхой крыши торчали пучки соломы; при легком колебании ветра они таинственно шуршали. Засохшие ветви деревьев раскинулись над мельницей и густые тени их перебегали, как призраки, по струям
Маруша подвела Богдана к самому колесу и велела смотреть на блестящие струйки воды, а сама стала читать какие-то заклинания.
Прошло несколько минут, много или мало, Богдан не мог бы определить с точностью. Вдруг ему показалось, что вода зашумела сильнее, и колесо несколько раз медленно повернулось.
– Идет! – тихо шепнула колдунья Богдану, схватив его за руку. –Теперь спрашивай!
– Будет ли мне удача в бою? – проговорил Богдан, со страхом посматривая на качавшееся колесо.
– Будет, если сам не сплошаешь, – отвечал глухой голос.
Хмельницкому показалось, что голос этот выходил из-под воды. Он почувствовал, как мурашки пробежали у него по спине, хотел было отступить назад, но колдунья крепко держала его руку.
– Спрашивай дальше! – шептала она.
– Что же мне делать? – нерешительно спрашивал гетман.
– Татары твоя погибель, а великий царь – твое спасение! – отвечал голос.
– Что ждет меня? – спросил Богдан.
– Не все будет тебе удача, много крови казацкой прольется.
– Что же мне делать? – повторил Хмельницкий.
– Что бы ты ни делал, судьба твоя над тобой, одному не сразить тебе ляхов…
Колесо опять зашумело. Маруша с горящими глазами, протянув вперед руку стала говорить:
– Смотри, смотри, вот едет твой свадебный поезд… А там кровь…
Много крови… Вот татарин схватил тебя… А вот ты стоишь над убитым… Ох, горько тебе!.. Смотри, лях к тебе подкрадывается, бойся этого ляха…
В нем смерть твоя сидит…
Богдан в ужасе смотрел на воду, ему казалось – какие-то неясные тени плывут в волнах. Колдунья взглянула в воду еще раз, дико вскрикнула и, толкая от себя Богдана, прошептала:
– Беги, беги! Не оглядывайся!
Суеверный страх наполнил сердце гетмана, он пустился бежать по тропинке и ему казалось, что сзади с воем и свистом за ним несется целый сонм приведений, а колдунья хохочет ему вслед. Он пришел в себя лишь тогда, когда завидел казацкий табор.
Колдунья, действительно, хохотала над убегавшим гетманом. Когда Богдан скрылся из виду, она повернулась к двери и, продолжая смеяться, проговорила:
– Вылезай, пан писарь, утек наш гетман!
В полуразрушенной мельнице послышался легкий стук и из подполья вылез пан Выговский.
– Хорошо я тебе обделала дельце? – весело проговорила колдунья. – Мы на него такого страху напустили, что он до утра не опомнится… Я его знаю… В битвах он смел, нипочем ему пуля и сабля, а ночью чертей и оборотней боится…
Они вернулись в лагерь ближней тропинкой и, когда через полчаса Богдан послал за писарем, тот, как ни в чем не бывало, тотчас явился к нему.
Богдан отдал ему приказание составить письмо к пани Марине с формальным предложением вступить с ним в законный брак, приняв предварительное православие.
– Кого прикажет пан гетман послать с этим письмом? – спросил Выговский.
– Мне все равно, следует только выбрать расторопного казака и объяснить ему, что эту грамоту он должен вручить пани в собственные руки. На следующее утро вошел к Богдану Ивашко и, отвесив низкий поклон, молча встал у порога.
– Что хочет хлопец? – спросил гетман.
– Прошу пана гетмана отпустить меня по своим делам.
– А долго ли хлопец гулять думает? И какие такие свои дела! – с неудовольствием проговорил Хмельницкий.