Богдан Хмельницкий
Шрифт:
– Ну, может мы с паном когда и повидаемся, – пробормотал Иваш.
В эту минуту вошли слуги, неся различное мясо. Все занялись едою и разговорами; неприятное происшествие было забыто. Мясо было нарезано большими ломтями. К нему подавали четырех сортов подливки: желтую шафранную, красную из вишневого сока, черную из слив и серую из вареного лука, протертого сквозь сито. Подавали баранину, телятину, фаршированных кур, пропитанных пряностями, а на столе поставили мясные паштеты. Паны принялись с удовольствием за поданные кушанья, пробуя, смакуя и похваливая, а когда насыщались, то накладывали порции своим слугам; те отходили в угол и там съедали. После первой перемены верхнюю скатерть сняли, обнесли гостей пивом и медом и стали подавать жаркое: каплунов, пулярдок, зайцев, оленину, кабанину и рябчиков. Все это подавалось на блюдах перемешанное, на столе же расставили салаты. За столом гости не отличались разговорчивостью, они перекидывались отдельными словами и замечаниями, что не мешало им усердно уписывать яства. За жарким подали свиное сало под гороховым отваром. Каждый гость брал кусок, смотря по аппетиту, резал на кусочки, поливал гороховым отваром и глотал, не жуя. Сняли вторую скатерть и наставили пирогов, творожников, блинов с маковым молоком, галушек, творог, простоквашу, варенец. Наконец со стола все убрали, поставили кубки и вина. Кубки были всевозможных видов: трех и четырехгранные, круглые, плоские, продолговатые, серебряные и хрустальные.
Пир сразу оживился. Гости предлагали и пили заздравные тосты, кубки заходили по столу. Лица раскраснелись, глаза заблестели, говор стал оживленнее. Чаплинский пил немного; он, видимо, был не в своей тарелке и чувствовал себя неловко. Пользуясь шумом и разговорами, он незаметно встал из-за стола и сделал знак Дачевскому, молодому коренастому шляхтичу, исполнявшему при Хмельницком во время походов обязанности оруженосца.
Иваш усердно пил, но это не мешало ему зорко следить за Чаплинским. Заметив, что тот встал, он толкнул локтем товарища, сидевшего подле, и шепнул ему:
– У тебя, Брыкалко, уши длинные?
– Еще бы, – ухмыльнулся тот.
– Ну, так не зевай, слушай в оба! – проговорил он, указав глазами на Чаплинского с Дачевским, стоявших у окна спиною к пирующим.
Брыкалок беспечно поднялся из-за стола, небрежно прошелся раза два в противоположной стороне зала, потом ленивою походкою подошел к следующему окну и незамеченный остановился в темной его амбразуре, рассеянно смотря на двор. Тонкий слух его прекрасно мог уловить каждое слово из разговора пана с оруженосцем.
– Откуда он этого дьявола выкопал? – сердито говорил Чаплинский, – с того света, что ли?
– Не знаю, он приехал только сегодня.
– Значит, плохо мои егеря его вздернули, но не в этом дело. Слушай, Дачевский, ты помни, что не даром получаешь от меня карбованцы. Пан староста имеет верные сведения, что татары появились. Богдана пошлют на татар, об этом я позабочусь, а ты заботься о том, чтобы он назад не вернулся. Слышишь?
– Слышу! – медленно и с расстановкой проговорил Дачевский, – а что мне за это будет?
– То, что сам себе назначишь, ничего не пожалею.
– Тысячу карбованцев и хутор у Черного Яра.
– Прибавлю сверх этого пятьсот и вперед не оставлю.
– Идет, – проговорил Дачевский, – только смотри, не обмани, пан. Я, ведь, пана знаю, не первый день знакомы. Что ж, пан тогда на Марине женится? – спросил он, смотря на пана Данила не то с иронией, не то с ненавистью.
– А уж это до тебя не касается, – надменно проговорил Чаплинский и вернулся к пирующим.
– Надутая жаба! – пробормотал вслед Дачевский. – Охотнее я тебя самого бы упек!
За столом, между тем, шел шумный разговор. Кто-то из гостей хвалил угодье Суботово, богатые пажити, прекрасные покосы и образцовый порядок в хозяйстве.
– Как это все удается пану Богдану? – спросил высокий молодой шляхтич, – у него сельчане-то все панами смотрят и на барщину вовремя ходят. А сам пан летает то за татарами, то в Чигирин, то в Киев, а то и в Париж… Даже у пана никакого арендатора нет.
– Вот именно потому, что у меня нет арендатора, так и порядок сам собою в хозяйстве завелся. Лишних податей я со своих сельчан не тяну, а должное они мне сами доставляют.
Чаплинский молча, нахмурясь, слушал этот разговор.
– А не скажет ли пан бывший войсковой писарь, – заметил он ядовито, –на каких правах он владеет Суботовым? Насколько мне известно, у него нет никаких документов, даже дарственной записи.
– Думаю, пана подстаросту это не может интересовать, – небрежно заметил Хмельницкий. – Его это совсем не касается.
– Почем знать, почем знать, – проговорил Чаплинский, – что кого касается, об этом трудно судить, а вот что кому дано на слово, да еще безо всяких документов, того и своим считать нельзя. Сегодня его, а завтра мое. Богдан готов был вспылить, но удержался и спокойно проговорил:
– Так как это пана подстаросту интересует, то могу ему сообщить, что Суботово даровано отцу моему за заслуги. Все, что тут есть, заведено отцом и мною, мы получили полосу пустопорожней земли. Не думаю, чтобы у человека можно было отнять то, что приобретено его потом и кровью. По крайней мере верю, что при нынешнем старосте это невозможно.
– Почем знать! – загадочно повторил Чаплинский. – Кто тянет сторону хлопов, спасает от виселицы ночных бродяг да мутит народ, тот не может надеяться на помощь панов.
Богдан вспыхнул и вскочил с места.
– Пан подстароста забывается! Он мне ответит за свои слова!
– Эх, батюшка! – вмешался Тимош. У него уже давно подергивало ус от нетерпения и сжимались кулаки. – Разве можно тебе, славному воину, о такого брехалу руки марать. Это мое мальчишеское дело неучтивых гостей выпроваживать.
Он засучил рукава своего кафтана, подошел вплотную к Чаплинскому и, грозно уставившись на него, проговорил:
– Проси тотчас у отца прощения!
– Прочь, молокосос, – запальчиво прокричал Чаплинский, побагровев от гнева, и собирался уже рукою отстранить Тимоша, как вдруг тот плотно обхватил его своими мощными руками и понес.
Дружный хохот раздался в зале. Картина была слишком смешна: коротенькие ножки Чаплинского болтались, он силился освободиться, но молодой богатырь нес его как ребенка и вынес в другую комнату. Все бросились к окнам. Вскоре Тимош появился на крыльце, сошел со ступенек, бережно поставил пана на землю и с поклоном проговорил:
– Вот так-то, пане, поворачивай до дому. Сейчас пришлю панского гайдука с шубой и шапкой!
Проговорив это, Тимош быстро скрылся за дверью, оставив ошеломленного пана на дворе.