Боги богов
Шрифт:
— К черту биомы! Они всех нас уничтожат. Они высосут из мужиков всю любовь, и мы вымрем. Ты видел его лицо? Того механика? Меня никто никогда так не любил!
— Неправда. Я любил.
— Да! — злобно выкрикнула Юла. — Ты прав! Кто умеет машину любить, тот с живой бабой всегда поладит!
— Прекрати. Жена дрессировщика не ревнует мужа к тиграм. Биом не женщина.
— Конечно, не женщина. Лучше.
Марат отвернулся. Ругаться не хотелось.
Он сосредоточился, поискал, но не нашел ни одной живой машины в радиусе километра.
Если бы здесь был пожарный биом, Марат договорился бы с ним и обрушил на головы посетителей клуба потоки пены. Если бы здесь был кухонный биом, Марат
К сожалению, биомы не обслуживали свободные территории, в барах и клубах работала старая пластмассово-металлическая техника, равнодушная к запахам алкоголя, к зависти, к вожделению и насилию.
Пришлось действовать по старинке. Обнимать, гладить по волосам, шептать, уверять и уговаривать.
Только пилоты знают, что любовь к биому — чепуха. Детский сад. С женщинами гораздо труднее.
Марат ждал, когда она начнет осматриваться.
Уже три года — со времен окончания строительства — ни один простолюдин не перешагивал порога личных покоев Хозяина Огня. В запретные комнаты имели право входить только жрецы, генералы и жены. Нарушительница закона, грязная бродяжка, допущенная в святая святых, — это было неслыханно. Даже Муугу, повидавший многое, слегка нервничал.
Но пленница не глядела по сторонам — только на Марата. Владыка Города-на-Берегу, возлежавший в постели, интересовал ее много больше, чем стены, выложенные правильными брусками мрамора, или медные светильники, или чаши для воскурения благовоний, или огромный стол из крепчайшего дерева зух, не поддающегося обработке каменными орудиями. Ни огромные окна, полускрытые занавесями, развевающимися от сладкого, как пряник, вечернего бриза. Ни даже открывающийся из окон вид на обе части Города, чистую и грязную.
Судя по сапогам из рыбьей кожи и жирно подведенным глазам, она была типичной обитательницей грязных кварталов. Хотя взяли ее на чистой территории, у дома некоего Турвили, богатого рыботорговца, имевшего аж сто тридцать шесть заслуг перед Владыкой Города-на-Берегу.
До сегодняшнего утра Марат не подозревал, что кто-то из его подданных имеет такое количество заслуг, и даже специально поинтересовался у Митрополита. Щуря подслеповатые глаза, первосвященник без колебаний подтвердил: это так, Владыка, жители берега безмерно любят тебя, и среди них есть такие, у кого число заслуг перевалило за две сотни; все эти горожане, сообразно справедливости, поселились у подножия Пирамиды, ибо заслужили.
Марат сел и подложил под спину подушку. Шевелением пальца подозвал Муугу и тихо спросил:
— Сколько ей лет?
— Трудно сказать, — на запретном языке прошептал генерал, наклонившись (Марат ощутил запах жевательной коры). — Говорит — тринадцать. А по зубам смотреть — восемь, девять.
Не восемь, подумал Марат. И даже не тринадцать. У молодых женщин не бывает такого пронзительного взгляда.
Она смотрела пристально, то исподлобья, то, наоборот, гордо подняв подбородок. Для надежности ей связали запястья и локти, пленница не могла убрать упавшие на лицо спутанные волосы, но они не мешали взгляду — наоборот, подчеркивали его силу.
На несколько мгновений Марат с интересом поддался гипнотическому обаянию странной дикарки, а потом услышал урчание в ее животе и не выдержал, улыбнулся, и пленница тоже подняла вверх углы сжатых губ, и состоялся обмен сигналами: ты такая же, как все, сообщил ей Марат; конечно, ответила колдунья. Только я, в отличие от всех, не боюсь тебя.
Кстати, живот ему понравился. Плоский, сильный, под золотистой кожей заметны мускулы. Но остальное — плечи, шея, бедра — принадлежало обыкновенной женщине из тех, что рождены на берегу и сызмальства ходят на отмели собирать черепашью икру или яйца крабов. Между тем оба генерала — и Муугу, и Хохотун — в один голос заявили, что при задержании злодейка продемонстрировала невероятную ловкость и силу, покалечила троих воинов. В тот же вечер Хохотун лично допросил преступницу, в ходе дознания не церемонился, однако утром на теле пытаемой не осталось никаких следов.
Муугу был краток: не местная, пришла, скорее всего, с юга, имя скрывает, на пропитание добывала, развлекая людей пением и танцами, рисовала на стенах запретные знаки, за что и поймана. Марат кивнул, ничего не ответил. Он давно всё знал. Митрополит опять опередил силовые структуры. Хитрый жрец имел свою личную сеть первоклассных осведомителей и прибежал с подробным доносом еще три дня назад.
Бродяжка явилась в Город в разгар сезона штормов. Своего имени действительно никому не называла, но никто и не спрашивал: у бродяг не бывает имен. Стража дважды пыталась схватить ее за рисование запретных знаков, а также хулу и ересь, но оба раза девке удавалось бежать; третье задержание тоже наверняка сорвалось бы, но Митрополит, исполненный обожания к Владыке, заблаговременно подарил генералу Муугу наконечники для стрел, смазанные ядом кораллового угря… Что еще? Красива, умна, знает северное и южное наречия. Не расстается с ножом из челюсти пчеловолка. Говорит про Узур. Посещает чистые кварталы и, возможно, имеет там покровителей…
Марат опять посмотрел в ее глаза. Действительно умна. И отважна. Людям Города-на-Берегу запрещено смотреть на Владыку. При появлении Владыки люди должны падать ниц и лежать, обратив к небу затылки. Так было всегда. Ну, положим, не всегда, но последние пять лет, со времен окончания войны.
А гостья с юга не упала ниц. Когда Муугу ввел ее в покои Владыки и повалил на пол, она ловко встала, без помощи рук. И после второго удара тоже встала. И после третьего. Марат уже решил нарушить этикет и возгласом остановить своего главного воина, но Муугу догадался кинуть взгляд на Владыку, и кричать не пришлось: соответствующий приказ был отдан шевелением брови.
Насчет падения ниц и обращения к небу затылков — это была идея Жильца.
— Слушай меня, дурак, — хрипел старый паралитик. — Ты бог, понял? Для дикарей ты должен существовать только в виде идеи. Сиди наверху и будь недосягаем. Спускайся только в дни праздников, и пусть они трясутся от ужаса.
Первые два года Марат так и делал. Один из младших жрецов дул в трубу, изготовленную из раковины хищного моллюска ю, и одиннадцать тысяч жителей Города — или сколько их тогда было — погружали лица в землю. Наверное, Жильцу, будь он Владыкой, это бы нравилось. Однако сам Марат не ощущал душевного подъема, наблюдая, как мускулистая стража ударами дубин и топоров валит в пыль полуголых горожан. Специально заставлять народ бояться — это перебор. Люди трепетали перед Владыкой и без помощи труб и дубин. Особенно старшее поколение — те, кто помнил времена Большой войны и Большой стройки.