Боги войны в атаку не ходят
Шрифт:
— Не знаешь? — капитан в удивлении замер над кружкой чая. — «Сын полка» читал? Катаева?
— Вроде читал. В школе.
Григорьев сделал последний глоток, отставил опустевшую кружку.
— Вроде! — с явным неодобрением хмыкнул он и, словно выговаривая за серьёзный проступок, взялся просвещать зелёного лейтенанта, аргументируя каждое слово взмахом указательного пальца. — Эта книга о трёх вещах — о войне, Ванюше Солнцеве и об артиллеристах. С неё настоящий артиллерист начинается. Понял?
— Понял, — кивнул лейтенант, и лицо его налилось виноватой краской,
Командир батареи смягчился, посмотрел на часы и лёг на кровать.
— Что-то ты настораживаешь, дружок. Высшую математику всю жизнь зубрить? Надо и толковые книги почитать, они про жизнь, про людей.
— Наверстаю, товарищ капитан! — белые, ровные, один к одному зубы Фалолеева сверкали в полумраке изрядным оптимизмом.
— Наверстай! — Григорьев примостился на заправленной кровати в сытую, блаженную позу — на спину, закинув руки за голову. Минутку-две он думал о чём-то своём, упирая взгляд в линялый брезент палатки, потом не выдержал собственных молчаливых рассуждений, приподнялся на локте.
— А я вот на всю жизнь запомнил — у Енакиева последний бой: разрывы, гибель товарищей, всех, подчистую; смерть вокруг, а он недрогнувшей рукой записку пишет, ставит аккуратную точку… сына приёмного спасает… Человек! Мужчина! Офицер! — патетически воскликнул Григорьев, но всё получилось от души, естественно, без пафосного перебора. — Григорьев снова опустился на спину и тихо добавил: — Из-за этой точки я в артиллеристы и пошёл.
— Он на самом деле был — Енакиев? — с нескрываемой растерянностью подал из-за стола голос лейтенант.
— Какая разница, — капитан пристально уставился на новичка, хотел что-то горячо пояснить, но осёкся и лишь фыркнул: — Конечно, был! Стали бы книгу писать, если б не был.
Глава 2
Подъём в дивизионе играли в шесть часов. К подъёму, ни свет ни заря, заявился командир дивизиона Бужелюк — сухопарый, надменный майор, с вылезшим вперёд острым подбородком и сплюснутым с боков носом, напоминающим больше кость, нежели плоть. Как лицо с большими связями, майор позволял себе разные вольности, за которые обычный смертный уже поплатился бы карьерой. Таковы были и его домашние ночёвки, когда вверенный ему дивизион, с полным комплектом офицеров, пребывал на полигоне безотлучно, а сам Бужелюк спокойно отправлялся на чистую постель в город.
О том, что Бужелюка продвигают по блату, в артполку знали все, как и все были в курсе особого нетерпения этого рьяного карьериста. Приказ о вступлении его на подполковничью должность пришёл ещё при капитанском звании. В нужных верхах так напористо поддали в «бумажный парус», что офицер скакнул круче резвого коня, через два барьера сразу.
Неожиданно холодное, до ноля, утро не располагало к оживлению и бодрости, и Бужелюк, в принципе не способный к простому обращению, молча, с наполеоновским видом прохаживался туда-сюда вдоль линии палаток и через каждые десять шагов важно поглядывал на часы. Григорьев в ожидании последних минут перед подъёмом наводил на сапогах блеск и негромко бормотал под нос:
— Боги войны в атаку не хо-одят! Боги войны попивают винцо-о!
— Где ты песню-то откопал? — покривился дивизионный командир, резко провернувшись на каблуках. Как любой скороспелый выдвиженец, он не имел привычки говорить подчинённым офицерам «Вы» независимо от их возраста. — Чушь какая-то, а не песня! Я понимаю «Артиллеристы! Срочный дан приказ!» А тут — винцо! В стране перестройка, партия за трезвость борется, тебе — винцо! Мало за прошлое употребление досталось?
— В училище один старый полковник напевал! — без тени смущения, с детской простотой поведал Григорьев. — Довелось ему срочную в пехоте служить и под фашистскими пулями побегать. А после войны он в артиллеристы перековался и вот такое сравнение сделал… Впрочем, он прав, не ходим мы в атаку. Или встречаем врага прямой наводкой, или навешиваем с закрытых позиций. — Григорьев положил щётку на специальную подставку, добавил: — Знающий человек был тот полковник: чтобы обделаться, в атаку один раз сходить достаточно!.. А случай ему передо мной пооткровенничать представился чрезвычайно интересный, стоял я в наряде посыльным…
— Сейчас мирное время, Григорьев! — оборвал капнтана Бужелюк. Ему не понравилась ни ссылка на давнего боевого полковника, ни легкость григорьевского повествования (будто он собеседнику ровня!). — И партия нам другие задачи ставит! Ты линию партии одобряешь?
— Одобряю! — со скрытым сарказмом кашлянул Григорьев (из-за таких рьяных партийцев он и решил — ноги его там не будет!). — Но слов из песен, как известно, не выкинуть.
— Дивизион, подъём! — с тройным усердием, от присутствия командира, завопил дежурный сержант.
— Вашего новичка сегодня посмотрим, — буркнул Бужелюк, глядя, как из палаток заводными кузнечиками выпрыгивают полусонные солдаты.
— Фалолеева? — уточнил Григорьев. Майор молча кивнул.
— Всего два дня в должности, — осторожно подстраховался командир батареи.
— Ничего, настоящим лицом товар оценим!
Однако настоящее лицо нового «товара» майору не понравилось ещё до проверки. Причина подобной скороспелой неприязни ничего удивительного в себе не таила: обычная для мира ситуация, когда мрачный, насупленный мизантроп терпеть не может весельчака и оптимиста. Не терпит так, будто вот такие открытые, неунывающие натуры украли у него всю жизнерадостность, свет и счастье.
На КНП, где полностью распоряжался Бужелюк, эта неприязнь проявилась в полной, откровенной мере. После развертывания орудий на огневых позициях, после прибытия офицеров дивизиона на КНП для сдачи персональных нормативов Григорьев, как и положено, приступил к постановке задачи своему новичку.
— Товарищ лейтенант! Цель — справа от ориентира номер «два» окоп пехоты противника. Протяжённость оборонительного рубежа триста метров. Подготовка данных целеуказания полная! Цель уничтожить! — и капитан нажал секундомер.