Боги войны в атаку не ходят
Шрифт:
Олег Михайлович в растерянности сжимал Рите тёплую пухленькую руку, просил не плакать, говорил, что всё будет хорошо. Чувствовал он себя в роли утешителя крайне глупо — беззащитность девушки, что ему совсем не ровесница и в дочки пока не годится, перед ним была открыта впервые…
На следующий же день он позвонил Рите узнать про самочувствие: разговор сложился доверительный, он расхрабрился и предложил встречу. Она согласилась, и это у них потихоньку затянулось на целый год. Что двигало Григорьевым вначале, он боялся честно признаться даже перед самим собой. Это был один из тех безрассудных поступков, безрассудность которых сразу же, ещё до свершения, признаёт сердце, но разум для их воплощения отыщет самые изворотливые пути. Вначале он ссылался на участие и утешение, потом на привязанность, потом
Рита же с ним как будто лечилась от Фалолеева…
За их интимную близость, что наступила не скоро, но всё же наступила, совесть Григорьева чиста: он никогда не довлел над желаниями девушки и малой толикой силы, напористым убеждением, не нажимал на жалость, не придумывал несчастных о себе историй и тайны из своего семейного положения не делал.
Потом у Риты объявился реальный претендент на руку и сердце. Она сказала Григорьеву об этом без утайки, добавив, что между ними всё кончено, что для неё главное — честно смотреть в глаза любимому. Он пожелал Рите счастья и два года пробовал забыть, умом оправдывая её стремление к желанному счастью, сердцем же страдая неутешно… Однажды, среди затухающего чувства прорвался какой-то тихий зов, мысль, что у Риты с тем кандидатом всё закончилось, и он нашёл в блокноте шифрованный номер (записанный задом наперёд), позвонил… их отношения вспыхнули, как вспыхивает костёр, хвативший свежего ветра и сухих дров…
Известие о беременности Риты его ошеломило. Они никогда не думали о таком последствии не потому, что вели себя как неведающие дети, наоборот: беременность для Риты была невозможна! Так заключили врачи, это подтверждала жизнь… И вдруг!
О беременности она призналась ему со странною опаской. Ещё бы! Шанс стать матерью выпал как самый дорогой приз в лотерее. Это был один из нередких странных трюков, что судьба с удовольствием подсовывает людям: с тем реальным кандидатом на руку и сердце у Риты не сложилось из-за нулевых видов на ребёнка; здесь с ребёнком появился долгожданный просвет, но отец… он в другой семье отец. Когда любовница становится матерью, новые обстоятельства весьма и весьма щепетильны…
В итоге две женщины, к которым Григорьев был неравнодушен, преподнесли ему две семьи, такие непохожие, разнокалиберные, что какая из них полноценнее, он и сам бросил выяснять. С Наденькой законность, домашний уют, привычка… С Ритой глубокое чувство, ощущение молодости… Детей он любил одинаково, а с младшим Егорушкой (от Риты) редкость встреч выливалась в более нежное отношение.
Две женщины, две семьи были счастьем его и одновременно бедой — любви, внимания хватало, зато и страх разоблачения довлел весьма тяжко. Тайная жизнь его не могла избежать набора силы, она становилась не придумкой или забавой, а бурно обрастала событиями, проявление безответственности к которым он уже считал крайне подлым. Иногда Григорьев с ужасом представлял себе, какой серьёзный, ощутимый пласт личного бытия он скрывает от своей законной жены, единственной, как он когда-то предполагал, любимой Наденьки… В отношениях со второй женщиной, сейчас более любимой, тоже таилась своя роковая подводная каменюка — его часто преследовал немой вопрос Риты: «Когда ты предпочтёшь нас законно?» Было ли это его фантазией, или он так тонко читал скрытое, невысказанное желание?..
Как ни велика была угроза вскрытия всей правды, «левым» отцом он вышел замечательным: насколько позволяли обстоятельства, поддерживал Риту, приезжал к ним, общался, развлекал. И род деятельности после армии избрал такой специально, чтобы иметь на карман никому не известный доход, зависящий только от него. Есть нужда в деньгах у Надюши — крутись, Олег Михайлович, по маршруту, как цепной пёс! Напряжёнка у Риты — не вылазь из-за баранки, товарищ Григорьев! Умри, но лишний рубль заработай!
Так и вертелся он между двух огней, был доволен и ощущал невероятную полноту бытия. Вот только с подрастанием Егорушки до дрожи, до панического страха стал бояться новой ситуации: часто виделось ему, что идёт он с законным сыном Димушкой по парку отдыха, как вдруг бежит к нему Егорушка и кричит радостно: «Папа, папа, как хорошо что мы тебя встретили!» И тянет большеглазый, курчавенький карапуз Егорчик к нему ручки.
И тут-то холод едва ли не натуральным льдом охватывал несчастную
Боялся Григорьев детского парка, как страшного наваждения, любые предлоги мамкам сочинял, лишь бы нос там не показывать. И всё равно — казалось ему порой, что Надюша видит насквозь верную причину его отговорок, ибо смотрит точно так же, как смотрит Рита, для которой в его осторожности нет тайны за семью печатями…
Глава 20
Фалолеев, приехавший в Читу искать вчерашнее счастье, нашёл Риту через давнюю подружку Андрея — серую мышь. Квартиру сводницы он помнил хорошо, сюда они часто наезжали вдвоём — засылать серую мышку за «половым контингентом». В разведку к старой знакомой он упросил сходить бывшего однополчанина, растолковал, как и о ком спрашивать, чего добыть.
Однополчанин обернулся с заданием не в десять минут, как предполагали, а с приличной задержкой. Зато успешно. Из-за разлохмаченной деревянной двери он вышел с бумажкой и объяснением тянучки: хозяйка квартиры — грязная, неприглядная сгорбившаяся алкоголичка, от знакомства с кем бы го ни было отбрыкивалась, как голая в лесу от комаров (видимо, имела печальный опыт разбирательств после дружеских информационных услуг), но когда ей было обещано пожертвование на «фуфырик», отступилась в своём упорстве, засуетилась рыться по шкафам. Искала долго и, наконец, найдя пыльный, засаленный блокнот, не сразу выцелила там нужную строку.
Однополчанин задавал вопросы о Рите — как у неё дела, замужем ли, за Андреем?.. По существу своего интереса он удостоился лишь нескладного мычания, зато попутных философских разъяснений на предмет мужчины и женщины, спившаяся сводница высыпала мешок: на всякую бабу, если та захочет, пахарь найдётся, а если пахарь найдётся, то и ребёнка состругать не велика проблема… При упоминании Андрея глаза её живо, осмысленно подкинулись на гостя, — этому кобелю на что жена?
Появление Фалолеева-того самого Геночки-красавца — вышибло Риту из колеи. Если бы она не работала операционной сестрой, не видела бы своими глазами столько крови, столько жертв аварий, драк и разных несчастных случаев, обморока бы ей не миновать — слишком страшного вида оказался визитёр. Закалка, однако, не спасла её от душевного смятения. При всём внешнем мужественном восприятии своей работы, натура Риты отличалась тонкостью, чувствительностью. Мучения пациентов, казалось бы, посторонних людей, по-прежнему, как в юности, вызывали в ней очень сильные внутренние переживания, и лишь сознание того, что она как-то участвует в их облегчении, давало ей сил, самообладания.
Воскресший из зарубцованного прошлого, Фалолеев стоял на пороге и с суетливым запалом долго растолковывал, кто он такой, пока она, наконец, узнала его, узнала по цвету здорового глаза и двум родинкам на шее и сама не своя от потрясения пригласила на кухню. Разговор, конечно же, являл крайнюю совместную глупость и доставлял страдания обоим.
Он пытался вернуть её в ту ночь, когда они познакомились и познали друг друга: он — для коллекции, она — от симптома любви с первого взгляда. Однако теперь, спустя семь лет, он поразил её тем, что очень точно описал её прошлые движения и чувства. Как он смог это сделать, ошеломлённой Рите представлялось загадкой, чудом. Та близость была памятна ей по веской причине, но для него-то обычная сценка из вереницы постельных приключений…
Фалолеев пронёс сквозь годы (и опять-таки не по своей воле, а по необъяснимой воле провидения!) лишь смутную, мягкую исключительность её образа, секундный фрагмент с робкой растерянной улыбкой, с радостным и в то же время каким-то искренне целомудренным порывом в его объятия. Детали той ночи Фалолеев теперь фантазировал: из мимолётного видения прошлого он с горячностью возводил красивую, романтическую мозаику её прежних невообразимых чувств. И у него отменно получалось. Громадное личное горе грубой наждачкой соскребло с его души весь гнусный лоск самодовольного развратного самца, обнажило те нервы, что положено иметь любому нормальному образу и подобию Божьему…