Боги войны в атаку не ходят
Шрифт:
— Я тебе лично что-то должен? — отставной майор посмотрел так сурово, как в своё время не смотрел даже на провинившегося лейтенанта Фалолеева.
— Мне ничего, верно, — откинулся тот на спинку сиденья.
— Я бы с Пашей Грачёвым поговорил… или с Ельциным. Попросил бы разъяснить, как победитель математических олимпиад, подающий надежды юноша, идёт в защитники Родины, планирует себе человеческую жизнь, карьеру, а ему, не спрашивая, ломают всё и вся?! Потом в этой стране беспредела ему ломают ноги, челюсть, выбивают глаз! А? Потом от нервного потрясения у него иссыхает тело, вылезают волосы! — Фалолеев
Оба молчали… Фалолеев неловко потянулся за платком, промокнул слёзы, мелкими рывками вытряс из пачки сигарету, закурил. Григорьев, покусывая пухлые губы, уставился в форточку, на высокую станционную трубу.
Сигарета Фалолеева растаяла за четыре глубокие затяжки, и окурок, подкрученный резким нервным щелчком, отлетел далеко от «Рафика».
— Скажешь, не надо было увольняться, воровать? — Фалолеев взялся угадать возможные к себе претензии. — Ты думаешь, я забыл тот кайф — в три месяца одна зарплата? Стемнеет — в форме не покажись: от вселенской любви к военному человеку наворочают по голове, как по мячу! Думаешь, не знал, что такое жить на полудохлую пайковую рыбу?
— Не один ты такой был, всех в дерьмо окунули.
— Всех окунули, и все прожевали это дерьмо! Ещё поблагодарили!.. Ладно… былые дела, — Фалолеев махнул рукой, потянулся ближе к Григорьеву. — Ты мне как другу обрисуй, что у тебя с Ритой'?
Опять эти бесовские зрачки — настоящий, природный и… потусторонний! Стеклянный протез словно передавал эстафету дьявольской пустоты — пойди найди и в оке человеческом живую искру! Григорьев не выдержал пристального их обзора, потянул из пачки Фалолеева сигарету, стал беспокойно крутить её пальцами.
— Ребёнок у нас с Ритой. Сын.
— У вас или у неё?
— У нас.
— Не безотцовщина, значит?
— Нет. Меня папой зовёт. Любит.
— Ай да специалист по семейному уюту! — Фалолеев, словно ему две минуты назад не душило обидой горло, в нездоровом раже застучал ладонью по панели: ошибся он с предположением, зря подумал, что ребёнок там Григорьеву лишь обуза.
— Что вышло, то вышло. Главное, Рита счастлива, — Григорьев не стал скрывать недовольство натиском собеседника.
— Это ты сам придумал, про её счастье? Она ведь меня любила!
Сигарета в руке Григорьева лопнула, он швырнул её прочь.
— Может, и любила, — не глядя на Фалолеева, Григорьев зачем-то полез в барсетку, вынул водительское удостоверение, паспорт на машину, повертел, будто перед ним стоял автоинспектор, вложил обратно. — Сейчас что об этом? Наше счастье не ворованное.
— Сейчас самое время об этом! Я ведь из-за Риты приехал, хочу с ней жить… и ты… ты мне не помеха! — последние слова Фалолеев выкрикнул весьма воинственно.
— Моя очередь, — Григорьев кивнул на освободившуюся от маршруток площадку.
— Учти, я предупредил! — Фалолеев неловко согнулся, покидая тесное место, захлопнул снаружи дверь. Григорьев молча вцепился в рычаг скоростей.
— Домой-то заглянуть можно, если что? — уже через форточку полюбопытствовал Фалолеев, и в ожидании ответа его изувеченный рот замер приоткрытым.
Слишком
— Сын… приболел… после дня рождения, — всё же выдавил он что повесомее, полагая, что Фалолеев сообразит понять это как отказ.
Глава 19
С конечного круга Григорьев газанул чуть не до палёной резины. Единственные пассажиры — молодая парочка, что пристроилась на заднем диванчике в обнимку, посмотрели на водителя удивлённо. Это было только начало его нездорового возбуждения. На следующей остановке он даже не притормозил, будто не видел ни самой остановки, ни людей там стоящих.
Руль у Григорьева вертелся, словно на «автопилоте», ноги по педалям стучали тоже без особого вмешательства головы, потому как мысли его целиком и полностью лихорадочно блуждали в прошлом. Рита, Рита, Маргарита! Он прекрасно помнил день, когда увидел её первый раз…
Девяносто третий год выдался для Григорьева тяжёлым — он перебивался в хиреющем полку с хлеба на воду, тогда как соседская «винно-водочная» ватага беззаботно отрывалась в гулянках. На День независимости кому-то из девушек там очень захотелось на природу, и Андрей с Фалолеевым по-соседски ввалились к Олегу Михайловичу с просьбой свозить их компанию на озеро Арахлей. Ничего, что туда сотня с лишним километров, ему оплатят бензин, и он на правах своего человека присоединится к отдыху. Питьё, хавчик и девочки обеспечены.
Развлечение на природе подвернулось Григорьеву очень кстати. Надюша укатила с детьми к тёще, а у него от перемен, безденежья и слухов о расформировании полка на душе просто собственные поминки. Даже хуже: покойнику уж ни о чём более забот нет, а ему, как себя ни хорони, надо подниматься да что-то делать!
К озеру ехали с ветерком, на двух машинах: его старая рыжая «шестёрка» и «Волга»-такси. С таксистом за особый тариф договорились отвезти компашку, а завтра после обеда забрать. На берегу высмотрели местечко, где глушь и безлюдье, где сосны поближе к воде, и принялись располагаться. Костром и двумя палатками больше всех занимался Григорьев, и занимался с удовольствием, радуясь, что давнее любимое занятие разгружает его от чёрных мыслей.
Остальная же толпа, за время двухчасового пути протрезвевшая и посвежевшая, кинулась с новой силой веселиться: «мальчики-девочки», как называл всех Андрей, с энтузиазмом пили и ели, шумно купались, мокрые, озябшие грелись у костра. От спиртного вновь впали в приятную беззаботность, бойко, с обоюдным наслаждением флиртовали, удалялись парочками подальше в лес…
Фалолеев открыто гульбанил с высокой рыжей девицей в бирюзовом купальнике. Хороша была чертовка — стройна, гладкокожа, ходила по песку лениво, во все стороны вращая крепкими молодыми ягодицами, вино тянула как насосом, а не пьянела. Кудрявые ярко-рыжие волосы на фоне леса и воды мелькали вторым солнцем, не замечать которое было невозможно, — и она этим наслаждалась явно.