Болезнь Богов
Шрифт:
– Вы на концертах работаете манекеном, вот и работайте!
Звукооператор перестал умничать. Аранжировщик восхищался, что Люба придумала песню сама. Сравнивал ее с Пугачевой. Сказал, что гитарная тема напоминает Крутого. Аранжировщик тоже захмелел:
– Крутой – это отдельная тема. В принципе, куда ни кинь, везде – Моцарт. 45
Аранжировщик обработал мелодию Любы на компьютере. Получилось трогательно, зажигательно и удивительно на что – то до боли знакомое.
Клара внимательно смотрела и слушала, периодически выходя курить.
Лиза с кем – то выясняла отношения по мобильному телефону. В финале разговора она назвала собеседника “ козлом“ и в гневе разбила сапогом стеклянную дверь студии.
45
– Не представляю, чем заниматься. Не представляю, - говорил Глеб. – Испачкали, оболгали от хвоста до морды. Ребенок бросил, жена бросила…
– Хватит ныть! – прервал Пантелей. – Меня не оболгали? Меня не запачкали?.. Повесили, что я и крал, и взятки давал, и брал, и кредиты нецелево использовал. Ростовщическая деятельность, картели … Но это перед депутатством. А на заре, в эпоху, так называемого, накопления капитала: и руку я угрожал человеку отрубить за невозврат долга, и нанесение особо тяжких… И за всем я слышал: это ты застрелил старшего Смирнова. Это ты! Отец Смирновых – начальник ОВД. И сидел я. И бежал, потому что смотрящий, Птусь, средний брат Смирнова, мне мозг на зоне. Меня чуть не опустили, не убили в межнациональной драке. До сих пор перед глазами: бегу по снежной пустыне. Спустили собак. Я залез в какую – то ледяную дыру меж камней. Собаки прут. Я долблю их ногами. А они кусают, рвут поверх ботинок. Эвенки, или кто там они, отбили. Лежал в чуме у них с пневмонией. Жиром оленьим натирали. Влюбилась эвенка. В город отвезли. Братва. Гоп – стоп инкассаторов. Опознали. Погоня в поезде. По крышам. Вернулся в родные пенаты. Там любимая была. Вдова, но до этого не вдова, того самого старшего Смирнова. Я ему рога наставлял еще до того, как он жениха Ольги убил. Она ждала. Может, кто и был у нее. Но ждала. Уже в Москве. Туда переехала. Мы поговорили с ней. Ничего не было. Во мне все остыло. Другим я стал. Она того, прежнего меня любила В глубине я и был тот. Только озлобился на человеческую несправедливость. Я вышел с ее квартиры. Долго не уезжал. Сидел в машине, будто ждал. Или хотел вернуться, потому что чувство ее ко мне неподдельное было, настоящее. Как из сказки. Такого ни до, ни после ни у одной женщины ко мне не было.. А мы с тобой, брат, Каи. Осколки льда у нас вместо сердец. Поцелуи Снежной королевы – на щеках... Бах! Поворачиваюсь. Любимая за то время, что я в машине сидел, газ в закрытой кухне пустила. Сидела там до одурения. Да и взорвала!.. И опять я отмазался. Деньги в заначке были. Оформили, что другой с хоны бежал. Труп напарника, кто с зоны со мной бежал, удвоили. В могиле один под номерком у зоны лежит, а по бумагам, и я там. Но и меня провели в могиле, как другого. Вроде, трое бежали. Третий был тот, которого инспектора еще на зоне за неповиновение завалили. Пруд они в якутское или чукотское озеро под лед вершами скинули. Живут там в вперемешку. Дикие. Женами гостей угощают.
– Но теперь у тебя все ровно, - остановил Глеб. – И фамилию вернул. Не под чужой живешь.
– Как бы я был без другой фамилии. Тут бы так копнули. У меня банк на свету. Ты не представляешь, сколько я начальникам зон отвалил, чтобы фиктивно из одной зоны в другую будто бы перевели. Подали в суд на условно досрочное за примерное поведение.
– Брат, говоришь ты, а за всеми твоими словами жалобу я чувствую. Одинок ты.
– Одинок, это верно. А ты не одинок? Вот говоришь, жена и дочка отвернулись. А как ты ожидал? Они тебя десять лет должны были ждать? Это срок. Вот моя любимая, которая себя газом взорвала, та ждала… Но о таких декабристках песни поют…Умрем, кому все достанется? Другу передадим. А дальше? Аня Саакова с дочкой твои деньги проест, - засмеялся: папа Гундерман подскажет, куда деньги вложить. А я кому отпишу? Константину, когда он из психушки выйдет. Он стрелял в меня, отца…
– Самое страшное, - сказал Глеб, в тайне завидовавший, что брат стал депутатом, в то время, как он сам, не депутат. Хотя отчаянная надежда теплилась. Брат, вот, чёрен, как уголь, а депутат! – Самое спечальное, - продолжал Глеб, - что я, бывший член Государственной Думы, полностью разочаровался в избирательной системе. Даже будь она честная. Без подтасовок. Вот какой Денис Смирнов избиратель? Моя жена? Дочь в нее растет… Или сын твой – Константин, избиратель? Сестра Ольга? Оплачиваемый тобой муж ее, охранник, Олег? Ни черта они не избиратели. Подонки. Каждый о себе думает.
Пантелей схватил за облитый водкой рукав брата:
– Подонки? А кто сливки? Мы с тобой? Мы не о себе думаем? Каждый сам за себя, один Бог за всех. Одни в этот мир пришли, одни и уйдем. Они – люди! Люди – эти хреновые избиратели. Со своим достоинствами и охренительными недостатками, себялюбием, эгоцентризмом. У всех есть узколобое видение мира. Мне ближе солипсизм Фихте: я и мир.
– Злой мир… Луч света в темном царстве - Серафима Ангелантьевна.
– Женщина она хорошая, но не часто мы с ней в последнее время встречаемся.
– На твое наследство вместе с подрастающим сыном не глядит? Альтернатива Константину.
Пантелей поморщился с тайной надеждой и любовью:
– Пока, вроде, на наследство Серафима не целит. Но я уже никому не верю… Серафиму я с тобой не разделю. Не отдам.
Глеб неловко пошутил:
– Серафима Ангелантьевна не в венецианской комедии. Она нас с тобой, брат, только в глубокой отключке может перепутать.
– Ну! Ну!..
– Что делать мне, брат?
– Я тебя не брошу. Будешь вести мой бизнес вместо меня. Депутату не положено. Поменяемся, как Инь и Янь, двуликий Янус! На Серафиму Ангелантьевну глаз не класть!
Глеб с притворным примирением открепил от груди депутатский значок, который давно уже не имел права носить, прикрепил на свитер Пантелея.
– У меня такой же на лацкане пиджака в шкафу.
– Будет запасной, - ухмыльнулся Глеб. Он продолжил: - Куда уж мне на Серафиму Ангелантьевну глаз класть, когда на нее Арнольд Оскарович глаз положил. И еще как
положил!. Серафима Ангелантьевна сына в школу отправит, Арнольд Оскарович тут же шасть к ней. Что – то ни Елена Владимировна, ни ребеночек от нее его не греют. К Денису даже помягче. Денис при нем, в аспирантуре. Брат Серафимы Ангелантьевны - Антон снова в Сибирь уехал. Я вижу. Я же на твоей блат хате живу.
Пантелей будто бы не заметил подкола, занятый своим мыслями:
– Мы в кругу Смирновых. Оттуда не вырваться. Старший Смирнов убил жениха Ольги. Я обвинялся в убийстве старшего Смирнова и жил с его женой, которая от любви ко мне, или от одиночества, огорчения жизнью, покончила с собой. Кузен, двоюродный брат Смирновых – Арнольд Оскарович. Он женат на свояченице своего старшего брата, родной сестре моей . Младший Смирнов – Олег, мой охранник, муж сестры Ольги.
– Скажу больше, - сказал Глеб.
– Петр, или Птусь, – первый муж матери твоего ребенка Серафимы Ангелантьевны, так и не забеременевшей от него, взявшей в прокат живот Елены Владимировны, свояченицы покойного Смирнова. Как Оксана, отказавшейся от сына, а потом его приютившей. Правду Арнольд Оскарович и Елена Владимировна Денису не сказали. Но он – не идиот. Догадывается.
– Откуда ты взял?
– Она мне сама призналась, когда фотоальбом показывала. У нее и свадебные фотографии с Арнольдом Оскаровичем сохранились. В юности Серафима – страшна, как смерть!
– ..Ты время на Вересаева, брат, не теряешь. Надо тебя оттуда отселить. Или Серафиму перевезти в ее же загородный дом, который она сдает.
– Брат, к черту Смирновых. Давай выпьем за Звиров.
Пантелей молча, сухо чокнулся. 47
46
Пантелей встретил Константина на вокзале. Тот очень сильно похудел, вытянулся. На губах его играла насмешливая улыбка. Константин сказал, что перед выпиской ему сделали длинный укол, а корректора, циклодола, дали только на три
дня. Надо отметиться в ОВД и ПНД, где дадут корректор, без которого “сводит”. Забрав Константина, Пантелей поехал вместе с ним принимать Любин клип.
Денис опередил Звира. Он подъехал к сауне прежде. На ресепшене не знали, кто такая Люба. Потом вторая регистраторша вспомнила:
– Люба?.. Это которая у нас на консумации.
Регистраторша показала, куда пройти.
Денис повернул за угол. Дверь парилки открылась и оттуда в клубах пара вышли Люба, Лиза и Клара. Все трое были в трусах, лифчиках, чулках на подтяжках и сапогах с голенищами. За девушками вышли клиенты – стареющие мужчины, завернутые в простыни, с шапками для парилки на головах, одинаковых шлепках на ногах. Люба размахивала париком: