Больница преображения. Высокий замок. Рассказы
Шрифт:
Стефана поразило его насупленное лицо; казалось, он вот-вот разрыдается. Стефан не решался заговорить, но Ригер неожиданно дернулся: до этого он пытался сдержать икоту.
— Не знаете, где Паенчковский?
— В сад пошел, — ответил Ригер и опять икнул.
— Зачем?
— С ксендзом. Наверное, молятся.
— Ага.
Увидя Стефана, из библиотеки вышел Секуловский.
— Вы куда?
— Сил больше нет. Лягу; думаю, всем нам еще потребуется много сил — утром.
В белом халате Секуловский казался толще, чем обычно. Пояс не сходился; он надвязал его бинтом.
— Вы меня восхищаете. Я… я… я бы не
— Э, что там. Пошли ко мне.
На лестнице Стефан заметил прислоненный к батарее сверток. Вспомнил, что его дал ему тот парнишка. Поднял сверток и с любопытством развернул. Это была голова мужчины в каске, погруженная до верхней губы в кусок камня. Набухшие глаза и раздутые щеки. Невидимый, утопленный в камень рот кричал.
Придя к себе, Стефан положил скульптуру на стол, стянул с кровати одеяло и, придвинув стул поближе, прилег, опершись на подушку. В эту минуту прибежал Ригер.
— Слушайте, пришел молодой Пощчик, забирает шестерых больных, поведет их лесом в Нечавы. Хотите идти с ними, господин Секуловский?
— Кто пришел? — одними губами, почти беззвучно спросил Стефан.
Но его шепот покрыл голос Секуловского:
— Кто? Каких больных?
Стефан, полусонный, встал с кровати.
— Ну, молодой Пощчик, сын этого электрика… из леса пришел и ждет внизу, — волновался протрезвевший Ригер. — Берет всех, кому старик не дал люминала. Ну, вы идете или нет?
— С сумасшедшими? Сейчас?
Поэт в сильном возбуждении вскочил со стула. Руки у него тряслись.
— Мне идти? — Он повернулся к Стефану.
Тот промолчал; его ошеломило известие, что так внезапно объявился человек, который все время был где-то поблизости, а он, Стефан, ничего не знал об этом.
— Я в этих обстоятельствах советовать не могу…
— После комендантского часа… с сумасшедшими… — вполголоса бормотал Секуловский. — Нет! — проговорил он громче, а когда Ригер бросился к двери, закричал: — Да постойте же вы!
— Ну давайте, решайтесь! Он не может ждать, два часа лесом!
— А кто он такой?
Ясно было, что Секуловский задает вопросы, только чтобы выиграть время. Он теребил пальцами узелок на матерчатом поясе халата.
— Вы что, оглохли?! Партизан! Вот пришел да еще устроил Паенчковскому скандал, что тот дал другим пациентам люминал…
— На него можно положиться?
— Не знаю! Идете вы или нет?
— А ксендз идет?
— Нет. Так как?
Секуловский молчал. Ригер пожал плечами и выбежал из комнаты, с треском захлопнув дверь. Поэт шагнул было вслед за ним, но остановился.
— Может, пойти?.. — растерянно спросил он.
Голова Стефана упала на подушку. Он пробормотал что-то невразумительное.
Слышал, как поэт ходит по комнате и что-то говорит, но смысла слов не понимал. Сон навалился на него.
— Ложитесь-ка и вы, — пробормотал он и заснул.
Стефана разбудил резкий свет. Кто-то ударил его палкой по руке. Он открыл глаза, но продолжал лежать не шевелясь; в комнате было темно, шторы он опустил еще вечером. Около кровати стояли несколько высоких мужчин. Стефан машинально прикрыл глаза рукой: один из мужчин направил фонарь прямо ему в лицо.
— Wer bist du?
— A, lass ihn. Das ist ein Arzt, [41] — отозвался другой голос, как будто знакомый.
В углу комнаты стоял Секуловский. Стефан заметил его только тогда, когда немец направил в угол луч фонаря.
— Auch Arzt, wie? [42]
41
— Ты кто такой?
— А, оставь его. Это врач (нем.).
42
Тоже врач, да? (нем.)
Секуловский быстро заговорил по-немецки срывающимся, каким-то незнакомым голосом. Выходили из комнаты по одному. В дверях стоял Гутка. Передал их солдату, приказав проводить врачей вниз. Они спустились по второй лестнице. В аптеке, перед входом в которую стоял еще один черный с автоматом, они застали Паенчковского, Носилевскую, Ригера, Сташека, профессора, Каутерса и ксендза. Сопровождавший Стефана и Секуловского солдат вошел вместе с ними, запер дверь и долго всех разглядывал. Адъюнкт стоял у окна, сгорбившись, спиной ко всем, Носилевская сидела на металлическом табурете, Ригер и Сташек устроились на столе. День был облачный, но светлый; сквозь редеющие листья за окном проглядывало серое небо. Солдат загородил собою дверь. Это был парень с плоским темным лицом, со скошенными скулами. Он дышал все громче, наконец заорал:
— Ну вы, паны докторы, на шо вам вышло? Украина була и будэ, а вам каюк!
— Выполняйте, пожалуйста, свои обязанности, как мы выполняем свои, а с нами не говорите, — на удивление твердым тоном заметил Пайпак в ответ. Выпрямил спину, неторопливо повернулся к украинцу и уставился на него своими черными глазками из-под нависших седых бровей. Дышал он тяжело.
— А ты… — Солдат поднял шарообразные кулаки.
Дверь распахнулась, сильно толкнув его в спину.
— Was machts du hier? Rrrraus! [43] — рявкнул Гутка.
Он был в каске, автомат держал в левой руке, словно собирался им кого-то ударить.
— Ruhe! — крикнул он, хотя все и так молчали. — Sie bleiben hier sitzen, bis Ihnen anders befohlen wird. Niemand darf hinaus. Und ich sage noch einmal: Solten wir einen einzigen versteckten Kranken finden… sind Sie alle dran. [44]
Он обвел всех своими выцветшими глазами и круто развернулся на каблуках. Раздался хриплый голос Секуловского:
43
Ты что тут делаешь? П-шел! (нем.)
44
Тихо! (…) Вы будете здесь сидеть, пока не прикажут! Никому отсюда не выходить! И я говорю еще раз: если найдем хоть одного припрятанного больного… всех вас!.. (искаж. нем.)