Больно не будет
Шрифт:
— Молодец, что приехал.
Кирьян так и не смог уяснить, зачем тут оказалась Зенькова, и потому сидел как на иголках. В Шурочку он и сам был когда-то влюблен, недолго и безнадежно. Тогда он и разговаривать с ней, первой красавицей курса, остерегался. Теперь он об этом сожалел. Пообкатавшись в жизни, по-новому уверившись в себе, он смотрел на женщин без прежнего трепета. Любовь Анечки, жены, сделала его уверенным в себе мужчиной. Да и потом были случаи, когда он мог убедиться, что не так уж он малоинтересен для женского пола, как привык
Друга он не видел несколько дней и решил, что тот переменился к лучшему. Видно, перестрадав первую боль, уже оправился от неожиданного, страшного удара. Был трезв и сосредоточен и разговаривал разумно. Никого не собирался убивать и никуда не спешил уехать. Оттого ли, что Новохатов был в полном порядке, или оттого, что ослепительная русалка Шурочка заполнила собой все пространство, Башлыков загрустил. «Вот она, значит, цена самой глубокой привязанности, — подумал он. — Что ж, природа действительно не терпит пустоты. Шурочка или другая — кто-то должен быть. Но почему так быстро!» Он не осуждал друга, но и не радовался за него.
Они с часик посидели, старательно, точно по тайному уговору, избегая щекотливых тем. У Новохатова, заметил Кирьян, как-то подолгу не менялось выражение лица. Если он улыбался, то улыбка застывала на нем как наклейка, если морщился, то морщина не исчезала со лба, как будто навечно врезалась в кожу.
— Все же, Гриша, надо нам выбрать время и всерьез обсудить твою диссертацию. У меня есть кое-какие мысли. Не хочешь делать у себя, можно перейти к нам в третью лабораторию. С заводом я уже наводил мосты. Условия могут быть самые оптимальные.
И тут Новохатов доказал, что он еще не совсем пришел в норму и все его внешнее спокойствие не более чем показуха.
— Я, наверное, вообще уйду из института, — сказал он с угрюмой важностью, точно не глупость ляпнул наобум, а сообщил об открытии государственного значения.
— Куда уйдешь?
— Ну, например, на завод. Сменным инженером. Вообще из науки уйду. Да я в ней и не был.
— На какой завод, дубина ты стоеросовая?! — вскипел Башлыков. Он многое мог понять и простить, но его всегда выводило из себя несерьезное, ерническое отношение к делу. И он опять, как уже было недавно, ощутил свое превосходство над другом, издерганным, поддающимся настроению, как барышня-неврастеничка.
— Не кричи, Киря, — усмехнулся Новохатов. — Что у тебя за дурацкая привычка появилась — навязывать свое мнение. Директорское кресло, что ли, готовишься занять?
Башлыков повернулся к Шурочке:
— Шура, я пойду домой, не могу разговаривать на таком уровне, но тебя я прошу. Втолкуй
— Шурка, подай ему пальто. Пусть катится к черту! Будет тут всякий кандидатишка на нас голос повышать.
— Я ничего ему не собираюсь втолковывать, — сказала Шурочка. — Я думаю, каждый человек должен сам решать за себя. А иначе...
— Боже мой! — взревел Башлыков. — Куда я попал! И это мои друзья, которых я считал умными людьми. Детский сад! Да вы понимаете хоть, о чем речь? Или вы думаете, что жизнь начинается в постели и в ней заканчивается? Что это самое главное?!
— Начинается в постели — это уж точно, — заметил Новохатов, опять с каким-то идиотским глубокомыслием.
Шурочка прыснула в кулачок. Ей было весело. Башлыков ушел разгневанный, даже руки на прощанье Новохатову не подал.
— Пора баиньки, — сказал Новохатов, как только за ним закрылась дверь.
Нагрянула, тоже без предупреждения, Галка Строкова. Ей отворила Шурочка.
Между ними произошел немой диалог. Строкова высоко оценила внешность незнакомки, а Шурочка — нахальство гостьи.
— Мне надо поговорить с Новохатовым, — сказала Строкова, войдя и чуть не отпихнув Шурочку локтем. — Он здесь еще изволит проживать?
— Изволит.
У Новохатова было время сидения перед экраном. Галю он принял без энтузиазма.
— А-а, пожаловала.
Как только Шурочка, хорошо воспитанная, оставила их одних, Строкова зашипела по-гусиному:
— Это что у тебя за красотуля?! Негодяй! Значит, сплавил жену и думаешь, теперь тебе все можно?
Новохатову захотелось встать, подойти к Галке, поднять ее, донести до двери и вытолкнуть пошибче. Чтобы она, может быть, до автобусной остановки пролетела по воздуху. Но он этого не сделал. Ему было лень вставать.
— Она тебе написала? — спросил он.
— Нет. И что это меняет? Ты разве не понимаешь своей самолюбивой башкой, что у Киры какой-то душевный кризис? Мы все должны ей помочь. А ты чем занимаешься? Развратом! Она в любую минуту может вернуться. В любую! И что она увидит? О господи! Какое свинство! Неужели мужчины не могут иначе? Неужели им вообще неведомо благородство? Гриша, одумайся! Пока не поздно, опомнись! Немедленно выгони эту штучку.
— Ты по какому делу ко мне пришла-то? — спросил Новохатов с угрозой. Галка выпрямилась на стуле, эффектно выпятив грудь, бледная, решительная.
— Уверяю тебя, я пришла не для того, чтобы лицезреть всю эту грязь. Я была о тебе лучшего мнения, Новохатов. Я думала — ты любишь бедную Киру. Но учти, бог тебе не простит! На том, высшем суде с тебя стократ спросится за твою низость.
На мгновение посетивший Новохатова прилив энергии иссяк, он заметил вяло:
— Дурная ты все же девка, Строкова. При чем тут бог, при чем тут я? Это Кира от меня ушла, она меня бросила, а не я ее. Ты улавливаешь разницу? Как же в твоей головке все путается.