Больно не будет
Шрифт:
Кира окончательно пришла в себя. На ее бледное личико вернулось обычное мечтательно-задорное выражение.
— Ой, представляю, как вы перепугались! Еще бы. Здоровая кобылица и — на тебе. Это все от нервов, Тимофей Олегович. Дайте я все-таки встану! — она сделала попытку подняться, но тут же в голове вспыхнули два крутящихся шара — и комната странно, сама по себе шевельнулась.
— Кажется, я не могу встать! — испуганно заметила она. — Может быть, я умираю?
Кременцов почувствовал, как длинной иглой резануло ему под лопатку, с трудом выдавил:
— Лежи, миленькая, лежи! Сейчас врач сделает тебе
— Но нет же никакого врача! — она смотрела на него умоляюще, ждала от него помощи. Лицо ее сморщилось и сникло, очи наполнились чудесной озерной глубиной. Он и в этот миг сознавал, как она прекрасна. — Я знала, что так будет, — сказала она. — Я ни о чем не жалею.
— Сейчас, сейчас, родненькая, не бойся! Сейчас они приедут. У тебя же нет ничего страшного. Это обморок, слабость — и больше ничего.
— Мне совсем не стыдно, — она слабо улыбнулась. — А перед Гришей было бы стыдно. Почему так? Я хотела прийти к вам сегодня ночью, но не решилась. Господи, мне надо было прийти к вам. Вы ведь так этого хотели!
Забулькал дверной колокольчик. Кременцов, бережно высвободив руку, побежал открывать. Врач был совсем молод, лет тридцати, с ним сестра, как его подружка. Но действовал он умело. Мигом оценив обстановку, выпроводил Кременцова из комнаты.
— Побудьте там, папаша, побудьте!
— А-а...
— Ничего, ничего, я вас позову!
Кременцов ошарашенно взглянул на Киру, та показала ему язык. Он ходил по кухне, по кабинету, нервически потирая руки, прислушивался. Зачем-то надел очки. Поставил чайник. В груди его что-то жаркое скапливалось, как будто туда сунули утюг, подключили к сердцу, точно к розетке, и теперь он постепенно нагревался. Кременцов не думал сейчас, что с Кирой, вернее, он и мысли не допускал, что с ней может случиться что-то такое ужасное, что бы не случилось прежде с ним, со стариком. Он впитывал, сосал, как таблетку, ее последние слова. Она собиралась прийти к нему ночью! Она хотела к нему прийти! Но еще перед тем, раньше, три дня тому назад, она приехала к нему из Москвы и сказала, что просит позволения пожить у него некоторое время. А он пошел и прописал ее, решив, что это необходимо сделать. Он прописал ее временно, потому что у нее в паспорте стоял штамп о московской прописке. Зачем он это сделал? Наверное, его вмиг ослабевшему рассудку требовалось какое-то дополнительное материальное подтверждение ее возникновения в его доме. Впрочем, теперь не важно. Теперь важно другое. Она хотела прийти к нему ночью, лечь к нему в постель и прижаться к нему, и обнять, и проделать с ним вместе то, что проделывают тысячи мужчин и женщин, когда ложатся в постель. Как иначе понять, если не так? И почему в это так трудно поверить?
«Значит, между нами возможна близость? — думал Кременцов, не замечая, что чайник булькает и выкипает. — Такая женщина, как Кира, не пойдет на это, только из желания отблагодарить или развлечься. Значит, я ей не противен в этом смысле, не вызываю у нее отвращения. Значит, возможно все? О боже! Что — все? Любовь между нами? Ее любовь ко мне? Да полно, старый чурбан. Тебя слишком баловали женщины, и теперь у тебя в голове путаница. У тебя эйфория заезженного конька, которому чудится, что если он резво взбрыкнет, то будет похож на молодого жеребенка. Заблуждение. Но какое упоительное заблуждение!»
На
— Что с ней? — спросил Кременцов.
— Непонятно. Давление очень низкое. Давайте-ка мы ее заберем.
— Куда?
Врач бросил на него удивленный взгляд, ответил сдержанно, видно, ко всему привык:
— Мы заберем ее в больницу. Побудет под наблюдением. Мало ли что.
— Нет! В больницу она не поедет.
— Решайте. Если останется, мы ни за что не отвечаем.
— Как то есть не отвечаете? За что не отвечаете?! Вы, молодой человек, думайте, что говорите!
Молодой человек скривился в досадливой гримасе.
— Она вам кто, дочь?
— Вам-то какое дело?
Кременцов сознавал, что разговаривает не тем тоном, каким должно, и напрасно обижает врача, но не мог с собой справиться. Киру собирались увезти в больницу — даже подумать дико. Именно в ту минуту, когда она хотела прийти к нему ночью. У него что-то сделалось со зрением, врач на мгновение раздвоился. И его голос он услышал как-то глухо, точно через воду.
— Вы, я вижу, чересчур взволнованны, — заметил врач с сочувственно-презрительной усмешкой. — Кем она вам приходится, действительно не мое дело, но вы ей сейчас плохой помощник. А ей помощь нужна, понимаете? Помощь, а не сюсюканье!
Кременцов поднялся и пошел в гостиную. Сестра складывала в чемоданчик коробочку со шприцем, ампулы. Кира выглядела лучше, краски вернулись на ее щеки. Она улыбалась.
— Вот, — сказал Тимофей Олегович растерянно. — Предлагают тебя госпитализировать. Что делать будем?
— Я согласна, — ответила Кира. Ее спокойствие поразило Кременцова. Ему померещилось, что она рада любым способом сбежать из его квартиры, от него, хотя бы в больницу, хоть на край света. Он поборол в себе желание схватить ее в охапку, унести в спальню, запрятать под одеялами и никого уже туда не пускать. А этих горе-медиков немедленно спустить с лестницы. Хорошо, что они и не подозревают, на что он способен. Это облегчит дело.
— Подождите, пожалуйста, минутку, — обернулся он к врачу. — Я только сделаю один звонок.
Врач красноречиво переглянулся со своей помощницей, только что по лбу себе не постучал.
Было уже начало двенадцатого, Кременцов опять позвонил своему приятелю, главному врачу. Тот по-прежнему был настроен преувеличенно бодро. Поинтересовался, выполнил ли Кременцов его указание, отшлепал ли больную, потом попросил позвать к трубке врача. Врач, узнав, с кем ему надо говорить, сделался кислым, как недозрелое яблоко. Что-то пробубнил непонятное про потерю сознания с подозрением на... — последовал каскад медицинских терминов, из которых Кременцов выудил только знакомое слово «астения», трагически памятное по болезни жены. Врач передал трубку Кременцову.
— Отправь свою знакомую в больницу, — сказал ему приятель. — Ничего серьезного у нее нет, но пускай там полежит под присмотром денька два. Я сейчас распоряжусь насчет условий. Будет отдыхать по высшему разряду, как лауреат Нобелевской премии. Ты доволен?
— А дома нельзя оставить?
— Не волнуй мою печень, Тимоша! Тебе говорят, ты слушай! Я ведь тебя не учу, как дома строить. Хотя, заметь, у меня есть что сказать по этому поводу.
— Я тоже тебя не учу, но пойми мое состояние...