Болотная трава
Шрифт:
— А там писали, — хмуро продолжал старик, — что к суду привлекаются, оказывается, генералы, которые во время недавней диктатуры там у них нарушали права человека и засадили за решётку всего-то несколько тысяч невиновных людей. Уразумел?
— А мне на неё наплевать, на Аргентину твою, — горячо объявил круглолицый Сеня. — И человеку голову не морочь. Он небось по делу пришёл. — И, обращаясь к Виталию, спросил: — Вам кого здесь у нас надо-то?
— Да вот Сопкины тут живут. Гриша нужен.
— О, жених твой, Афанасьевич. К нему, выходит, пришли.
Весёлый
— Это как же понимать? — улыбнулся Виталий. — Чей Гриша жених?
— Так он за внучкой его ухлёстывает, за Галинкой, — ухмыляясь, пояснил Сеня. — Говорят, свадьба скоро.
— Да хватит тебе, балабол, — сердито оборвал его Афанасьевич. — Какая там свадьба, ты что? Я за него и Мурку свою не отдам.
— Вот Муркой своей и командуй, — продолжал веселиться Сеня. — А молодёжь ноне никого не спрашивает. Ещё спасибо скажи, что жениться надумали.
— А свою бы внучку вы за Гришу отдали? — поинтересовался Виталий.
— Нипочём. Он, понимаешь, парень несамостоятельный. С кем поведётся, от того и наберётся. Вот и профессия будет папаши, Петра Евграфовича, и нрав его же.
— А каков его нрав?
— Каков? — переспросил круглолицый Сеня и посмотрел на своего соседа. — Каков, а, Афанасьевич, как ты определишь, одним словом если?
— Так и определю, — просипел тот, по-прежнему опираясь подбородком на палку и хмуро глядя куда-то перед собой. — Лизоблюд, и в узком, и в широком смысле слова. А можно ещё сказать — прохвост.
— Во, видали? — обратился Сеня к Виталию и в свою очередь спросил: — А вы сами откуда будете, если не секрет?
— Да из Гришиного ПТУ, отстаёт он кое в чём.
— А-а, ну да, это, конечно, наблюдать надо. А мы, считай, сто лет соседи с ними, — он уже не упоминал о семнадцатилетнем перерыве. — Меня, значит Семёном Никитовичем величают, ну а его — Иваном Афанасьевичем. Старые московские пеньки, деды и прадеды тут проживали. И на гражданскую и в Отечественную отсюда уходили. — Он покосился на своего соседа и туманно пояснил: — Ну, я это вообще сказать хочу. А если к примеру, то вот Иван Афанасьевич наш.
— И Пётр Евграфович тоже отсюда уходил? — спросил Виталий.
— В гражданскую молод был, а в Отечественную тут кренделя выписывал по причине якобы здоровья, — хмуро сообщил Иван Афанасьевич и, бросив взгляд на Виталия, в свою очередь спросил: — Вас-то как зовут?
— Да просто Виталий. Рано ещё по отчеству величать.
— Ну и верно рано, так ещё погуляйте, — весело поддержал Семён Никитович и важно добавил: — А что до Гришки, то искажённое парень воспитание получает. Это не я говорю, это вот он говорит, учёный человек. А я с ним согласен. Верно, Афанасьевич?
— Насчёт воспитания верно, — сдержанно согласился Иван Афанасьевич. — Кто это сейчас кулакам волю даёт. Атавизм какой-то. И вообще страх хорошего не воспитатель.
— Страх это порядок, говорили, — вскользь заметил весёлый
— Тех, кто так говорил, Сеня, уже нет, слава богу. Но проблемы с воспитанием есть, серьёзнейшие проблемы.
— Балуем. Всё дозволяем, — вскипел вдруг злостью Сеня. — Добренькие больно стали.
— Не-ет, вокруг ещё много жестокости, — вздохнул Иван Афанасьевич. — Где пьянь, где эгоизм, там и жестокость, и цинизм, и ничего святого.
— Насчёт зелья да, — неожиданно охотно согласился Сеня. — И пьяни этой развелось небывало, я тебе скажу. Может, сейчас поубавится, ежели вовсе не перетравятся чем попало. Вот и Петька… Пётр Евграфович, — поправился он, взглянув на Виталия. — Чуть что, так Гришку кулаком и гладит.
— Свою угодливую натуру из него делает, — проворчал Иван Афанасьевич. — Сам весь день до ночи спину перед людьми гнёт, а на другой день фонбарона из себя корчит. Самая мерзкая порода.
Видимо, оба старика, при всей разнице во взглядах, были решительно настроены против Сопкиных — и старшего, и младшего.
— Да, ничего хорошего из этого в будущем не получится, — осторожно заметил Виталий, с интересом слушавший этот непривычный ему разговор и боясь помешать его течению.
— Уже не получилось, — строго констатировал Иван Афанасьевич.
— А ведь денежки у Петьки водятся немалые, — завистливо усмехнулся Семен Никитович. — Профессия-то прибыльная, если, конечно, умело вести.
— И совести не иметь, — сипло пробурчал Иван Афанасьевич, не меняя позы и всё ещё опираясь подбородком о свою палку.
— Само собой, — быстро согласился Семен Никитович. — Чуть пьяненький, он его — раз и в обсчёт пустит. Или ещё какие услуги. Знаю я эту механику.
— Ничего ты, Сеня, не знаешь, — Иван Афанасьевич покачал головой. — Откуда тебе её знать? В наше время, когда мы молодые были и ты человеком был, эта механика с услугами ещё, можно сказать, в зачаточном состоянии была, — он многозначительно поднял сухонький потемневший палец. — А сейчас шагу не сделать, чтобы чего кому не дать. Да что далеко ходить. Вон в моей школе, мне рассказали, прошлой весной отличница на экзаменах по трёшке брала с ребят за решение задачек. Каково? Разве в наше время это могло быть? Бескорыстно подсказывали, по дружбе. А сейчас видал как? Откуда? От взрослых.
— А Гриша как на это смотрит? — спросил Виталий, до сих пор не вмешивавшийся в разговор стариков, чрезвычайно его самого взволновавший, и боясь этому разговору чем-нибудь помешать.
— Гришка-то? — весело переспросил Семен Никитович и махнул рукой. — Зелёный ещё. Ха-ха.
— Вот дед у них был, — добавил Иван Афанасьевич, бросив быстрый взгляд на весёлого Сеню. — Тоже по этому делу всю жизнь служил. Небось помнишь его, Сеня? Совсем другой человек был. И спину не гнул, и душой — ни-ни. Мы о нём такое хорошее помним, что не всякому скажешь. Время-то до войны было ого какое… — Он снова оглянулся на Сеню и хмуро усмехнулся. — Вот он в то время в Москве не был.