Болотная трава

Адамов Аркадий Григорьевич

Однако при всём том Войцеховский был пока что не на плохом счёту и числился даже в резерве на выдвижение, ибо его неуёмное стремление отличиться, энергия, сметливость, исполнительность и бесспорное оперативное чутьё отменно помогали ему в работе. Сам он уже примеривал себя к должности начальника отделения уголовного розыска на вокзале, это для начала, конечно, как первый шаг. И должность эта, надо сказать, уже маячила перед ним вполне реально. Дело в том, что сегодняшний начальник отделения при всём том, что был человеком знающим и добросовестным, любил, однако выпить, и хоть делал это, естественно, не на работе, а дома, притом в узком, дружеском

кругу, и отнюдь не часто, нехороший слушок, однако же, проник в отдел. Так, знаете, как лёгкий сквознячок, неведомо откуда взявшийся. Разное говорили: то ли сам начальник выпивает, то ли кто-то за его здоровье, то ли прямо на работе, то ли дома, то ли в праздник, то ли в будни, — но вроде бы что-то в этом роде, хотя точно никто ничего не знал и значения слушку не придавали. А тут с пьянством дело круто пошло. И Войцеховский, сразу насторожившись и, конечно, обрадовавшись, не только досконально обо всём проведал, что в общем-то особого труда не составляло, но, главное, сумел найти самый подходящий момент, чтобы довести это до сведения начальства, при этом, конечно, сильно и незаметно сгустив краски. Теперь нужен был всего один, самый малый толчок, один-единственный, но уже с другой стороны, это Войцеховский чувствовал точно, чтобы заветное назначение наконец состоялось. И вот такой случай сейчас сам шёл в руки.

— Вот что, Мария Савельевна, — сказал он с подкупающей прямотой и доброжелательностью. — Зачем нам с вами ссориться, скажите? Кому от этого, извините, польза? Вам, что ли? Не думаю и не надеюсь. И не мне тоже. Ну, брал я у вас иной раз дефицит. Признаю, брал. Но разве я один такой? За что же меня казнить, скажите?

— Да что вы, Дмитрий Иванович! — впервые за весь разговор по-настоящему смутилась Мария Савельевна и энергично махнула толстенной рукой, словно отгоняя какое-то наваждение. — Бог с вами! Да разве я хочу ссориться? Ни в жизнь, вот провалиться мне. Я и вообще-то кроткая, если хотите знать. Комара не обижу. А тут… Говорю, ни в жизнь! И не потому что милиция, а потому что человек вы… Я же знаю.

Она уже искренне верила в то, что говорила, легко поддаваясь охватившему её чувству умиления и растроганности.

А Войцеховский, легко уловив её состояние, решил ещё больше укрепить это новое и пока мимолётное отношение к себе. И потому всё с такой же видимой искренностью и явным расположением произнёс:

— Я, Мария Савельевна, всегда и всем готов помочь, и ничего мне взамен не нужно. Одному советом, другому делом. Тут, я вам скажу, силы и времени жалеть нельзя. Ведь как людям и без того трудно живётся. Глядите, сколько у всех трудностей, неприятностей, забот, хлопот…

— Ой, не говорите, — шумно и охотно подхватила Мария Савельевна и, увидев подошедшего покупателя, торопливо бросила. — Я сейчас.

Отпустив всё, что требовалось, она снова подошла к Войцеховскому и тяжело вздохнула.

— Вот сын у меня. Ну здоровенный же парень, как я, представляете? Тяжести какие-то поднимает, чемпион он там у себя где-то. А вообще машинистом ездит. Специальность, я вам скажу, замечательная. И плата, и снабжение. Ну всё, казалось бы, у человека. И вот влюбился! Ну как отравился. Девка, я вам, честно скажу, оторви да брось. Тряпка половая. Ею только… И ничего он не видит. Ну ничегошеньки. А она…

Войцеховский терпеливо и участливо слушал совсем уже разволновавшуюся буфетчицу. Он умел это делать, когда хотел, с подкупающим вниманием. И Мария Савельевна окончательно растрогалась от своих собственных переживаний и невольно

прониклась благодарной симпатией к своему собеседнику, забыв, что ещё час назад он её так возмутил своим лицемерием и грубостью.

— Да-а, — вздохнул Войцеховский, и на его вытянутой вперёд усатенькой физиономии с блестящими глазками отразилось сочувствие, даже некая скорбь, в которую можно было бы и поверить, если бы не настороженность в быстрых глазах, не нетерпение во всём облике этого «тушканчика», как метко окрестил его про себя Лосев. — Не просто вам жить, Мария Савельевна, что и говорить, — сочувственно продолжал он. — Одни, конечно, переживания. А вот, к примеру, когда убивают человека, каково его близким, матери, допустим, представляете?

— О господи, — испугалась буфетчица. — Да кого же это убили?

— А вот того самого гражданина с портфелем и убили, — сокрушённо сообщил Войцеховский. — В тот вечер, когда он у вас побывал.

— Да что вы говорите?! — ахнула Мария Савельевна и даже всплеснула толстыми руками, а на отекшём, плоском её лице от волнения проступил обильный пот. — Кто же это его, дознались?

— У меня лично, — Войцеховский заговорщически понизил голос и даже придвинулся к буфетчице, нагнувшись над широкой стойкой, всем видом подчёркивая своё особое доверие, — у меня лично, — со значением повторил он, — большие подозрения вызывает тот второй, который с ним был.

— Точно! — с жаром подтвердила Мария Савельевна. — И у меня тоже. Вот печёнкой чувствую — он! У меня на это истик ужас какой.

Войцеховский про себя усмехнулся этому словечку. Но он уже по опыту знал, что инстинкт, интуиция у женщин бывает порой удивительная, особенно у той их категории, которая непрерывно и напряжённо общается с различными людьми. Поэтому слова Марии Савельевны он воспринял вполне серьёзно. И осторожно спросил:

— А что, вёл себя как-нибудь подозрительно?

Мария Савельевна нерешительно взглянула на своего молодого собеседника, на остренькие, настороженные его глазки, в которых решительно ничего симпатичного не уловила, как и во всей его вытянутой, словно принюхивающейся к чему-то физиономии, и, вздохнув всё же решилась поделиться с ним своими наблюдениями. Сообщение Войцеховского про убийство того маленького человека, сейчас казавшегося ей таким милым и беззащитным, произвело на Марию Савельевну большое впечатление, просто ошеломило её.

— Вёл он себя ужас как тревожно, — шёпотом начала она. — Вертелся, крутился, на часы всё посматривал. К окну вон даже подбегал.

— К окну?

— Ага. У нас тут вся площадь видна.

— И спорили, говорите?

— Ну форменным образом, не глухая ведь.

— А о чём?

— Вот не разобрала. Мне ж ни к чему было. Знать, так я бы всё до словечка…

— Так, так… — задумчиво произнёс Войцеховский. — И ещё вы подумали, что он строитель?

— Ага, точно.

— А почему — «точно»?

— Да кто его знает. Вот вошло в голову, и всё тут.

Она было повысила голос, но тут же спохватилась и снова перешла на шёпот:

— И потом, я вам скажу, я его уже раз тут видела, у себя. С неделю назад. Он самый был, длинный, и в куртке той зелёной. Я эту куртку враз узнать могу. Мне сын с ней все печёнки проел, достань да достань. Это как влюбился в ту стерву, значит.

— Понятно. Один тот парень был?

— Не. С девушкой. Такая вся из себя. И молоденькая ещё. Но, ясное дело, намазанная. А с виду сказать, студентка. Ну да. Студентка и есть, — добавила она, словно вспомнив что-то.