Большая игра Слепого
Шрифт:
Встреча считалась неофициальной, поэтому прошла при закрытых дверях. Журналистам была дана возможность, как всегда в подобных случаях, сделать несколько снимков и задать несколько вопросов, но о чем говорил президент России с канцлером Германии для большинства осталось загадкой.
А встреча действительно выдалась теплой, дружеской и плодотворной. Главы двух держав, облаченные огромной властью, успели решить много проблем.
Ельцин летел в Германию лишь за одним: договориться с канцлером Германии о получении Россией крупного кредита.
Кузбасс, как сообщали президенту России, кипел и готов был взорваться: шахтерам не выплачивалась зарплата уже около полугода. Они голодали, спустившись в шахты, выставляли пикеты, писали письма в правительство. Запланированная забастовка должна была получиться самой серьезной за последние годы, а требования бастующих вот-вот могли приобрести политическую окраску, к чему их подталкивала коммунистическая оппозиция: смена экономического курса, отставка президента.
Ельцин относился к угрозе шахтеров очень серьезно.
О том, что происходит в России, знал и Гельмут Коль.
И естественно, он готов был помочь своему другу и коллеге, но, разумеется, небескорыстно. Одно дело, если канцлер пообещает дать кредит, а совсем другое – этот кредит получить. Получение всегда обставляется массой условий. Ельцин и Коль смогли договориться обо всем. Борис Николаевич на экранах телевизоров выглядел довольным и веселым. На пресс-конференции и он, и Коль заявили, что ими достигнута договоренность о возвращении в Германию некоторых художественных ценностей, вывезенных во время войны. Президент, конечно, не горел желанием «разбазаривать национальное достояние», но Коль обещал кредит… Вот и пришлось перед камерами сделать заявление. Конкретики президент не любил, сказал: «некоторые ценности», и не более. И так ясно, в Думе поднимется крик.
Что именно обещано вернуть, он не сказал ни западным газетчикам на заключительной короткой конференции, ни российским журналистам, которые встречали президента в аэропорту.
Обещание же было дано вполне конкретное: по коллекции барона фон Рунге, о существовании которой президент и знать не знал, пока канцлер не назвал это имя. Российский президент тут же поручил помощнику узнать, тот сверился со списком вывезенных ценностей, специально составленным перед отлетом в Германию, и доложил, что коллекция на сегодняшний день предположительно находится в запасниках Смоленского областного краеведческого музея.
Лишь на следующий день, в половине девятого утра, уже в своем кабинете президент России сообщил премьеру, а также его заместителям, что ему удалось договориться с канцлером Колем о получении крупного кредита, который пойдет на погашение задолженности по зарплате шахтерам Кузбасса.
Сказав это, президент замолчал, сдвинул в сторону стопу бумаг, которую просматривал, и задумчиво произнес, глядя на галстук премьера:
– Немцы кредит дадут, но.., существует одно маленькое «но»…
И премьер, и его заместители мгновенно насторожились. По тону, каким были произнесены эти слова, они поняли, что речь пойдет о чем-то необычном, но задавать вопросы президенту никто не решался – все ждали, когда он сам продолжит начатую фразу.
Президент не заставил себя долго ждать:
– Вот чем придется заняться, – немного раздраженно сказал он, – «Дойче банк», из которого пойдут деньги, так просто их не даст. К Гельмуту Колю обратился с просьбой один очень влиятельный человек и попросил знаете что?
Все опять затаили дыхание. «Паркер» в руке премьер-министра застучал о сафьяновую папку.
– Я должен буду сделать жест доброй воли. Россия должна вернуть кое-какие ценности, вывезенные нами из Германии в сорок пятом году.
– Но ведь, Борис Николаевич, закон Думой еще не принят.
– Какой закон? – Ельцин повернул голову и зло сузил глаза.
– Закон о реституции, – уточнил премьер-министр.
– Закон.., закон… – пробурчал Борис Николаевич, – плевать мне на этот закон! Если мы не получим кредиты и не заплатим шахтерам, тогда уже никакого закона не будет.
– Это понятно, – вздохнул премьер и втянул голову в плечи. Смутились и его замы.
– Значит, так. Вот бумага, – президент правой рукой извлек из стопки белый лист, на котором было всего лишь несколько строк отчетливого черного шрифта. – Речь идет о коллекции некоего барона Филиппа Отто фон Рунге. Надо будет найти эту коллекцию и хотя бы часть ее вернуть немцам. Наиболее ценные картины оговорены.
Так сказать, мы должны отдать незаконно взятое. За это «Дойче банк» даст кредит.
– Но ведь… – попытался вставить премьер.
Президент не выдержал. Он оперся двумя руками о край стола и резко поднялся:
– Значит, так, – сказал он так громко, словно стоял на трибуне, – если два президента между собой договорились и что-то друг другу пообещали, значит, так оно и должно быть. Значит, так тому и быть! – отчеканил Борис Николаевич. – И меня в данной ситуации не интересует, что напишут в газетах, что сообщат по телевизору. Есть люди, которые займутся общественным мнением. Думаю, меня за подобный поступок не осудят, а вот если Кузбасс забастует, а его поддержит Север, тогда нам всем несдобровать. Денег, чтобы заплатить зарплату, у нас нет, налоги собираются хреново, ни к черту. С этим вопросом я еще буду разбираться. Вам все понятно?
Действуйте.
Премьер и его замы молчали, переваривая услышанное.
– Я все понимаю, – уже как бы сам с собой рассуждал президент, – дело не совсем обычное. Но для нас сейчас важнее не какие-то там картины, которые, кстати, принадлежат совсем другому государству, у которых есть реальные хозяева, мы их даже на выставку повезти никуда не можем, ни тем более продать. Для нас главное – кредит. Будут деньги – нам простится, а вот если мы не получим кредит от Германии, вам всем не поздоровится. Тут поднимется и парламент, и пресса. В общем, думаю, вам понятно, о чем я говорю. Понятно? – посмотрев на своих оппонентов, произнес президент.
– Да, да, Борис Николаевич…
Еще час после этого обсуждались самые разнообразные вопросы, связанные с экономическим курсом, с приватизацией, с проведением аукционов. Ельцин был в хорошем расположении духа и больше на своих подчиненных голос не повышал. Он время от времени задавал вопросы, на некоторые требовал более обстоятельных пояснений, искоса поглядывал на премьера, иногда улыбался Борису Немцову, улыбался по-отечески – так, словно тот был его любимым сыном.
На прощание президент пожал всем руки и, глядя в глаза премьеру, негромко сказал: