Большая игра
Шрифт:
— У меня еще дыня есть! — вдруг вспомнила бабушка Здравка. — В подполе.
Никогда не скажет «в подвале»! Крум понял: это сказано для него, надо спуститься в подпол и принести дыню. Хорошие дыни у них в подполе, и сочные, и всегда удивительно сладкие. Бабушка умела выбрать хорошую дыню на базаре.
Уж виноград пошел, Здравка и Крум больше всего любили крупный желтоватый мускат, но бабушка, сколько они ее помнили, всегда предпочитала дыни.
— А эти ножи убери, — сказала она Здравке. — Достань другие,
Это самое любимое бабушкино кушанье, дыня с брынзой! Значит, если бабушка и была чем-то озабочена или даже рассержена, все уже прошло?
— Иду!
Крум весело сбежал по ступенькам в подвал. Зажег лампу. Сквозь щели двойных ставен пробивался свет. На полках и этажерке в глубине подвала пестрели их маски. Бомбы, похожие на брикеты, громоздились в темном углу. Он взял дыню с холодных каменных ступенек. Бабушка специально не клала дыни в холодильник, она считала, что в холодильнике дыня теряет свою сладость. Тяжелая, продолговатая, с глубокими продольными бороздками, дыня источала сладостный сочный аромат сквозь шероховатую желтовато-зеленую кожуру.
Войдя в кухню, Крум замер от удивления. Бабушка сидела сложа руки, а хозяйничала Здравка. Вот сестра поставила на стол разогретый противень с мясистыми перцами. Корочка сверху подрумянилась, видны кусочки помидоров внутри, и все это залито яйцами.
— Ой, горячо! — притворно жаловалась Здравка, ухватив противень двумя тряпочными зайцами, хотя руки ей вовсе не жгло.
Но она охала, стараясь привлечь внимание Паскала, который сидел как раз напротив бабушки, скрестив руки на груди.
— Эй, — весело поддразнил его Крум. — Шевелись! Что ты замер, как загипнотизированный?
Паскал осторожно развернул салфетку, положил ее на колени. Синий галстук был красиво завязан у расстегнутого ворота его рубашки.
— Ты не измажешься? — все так же озабоченно спросила Здравка. — Завяжи салфетку, если хочешь.
Паскал укоризненно взглянул на нее и сдержанно ответил:
— До сих пор такого не случалось.
— Хватит уж тебе, садись, — ласково упрекнула Здравку бабушка. — Что ты все болтаешь?
Здравка придвинула стул поближе к Паскалу. Крум сел на диван напротив и легонько подтолкнул его ногой:
— Ну как, порядок?
— Порядок.
— Бабушка, нам ведь эти ботинки не нужны? Бабушка кивнула.
— Подарим Паскалу?
— Ты спроси сначала, примет ли он наш подарок, — сказала бабушка.
— Раз они ему нравятся, почему же не взять! — воскликнул Крум.
— А что скажут дома?
«Знает! — мелькнуло в голове у Крума. — Бабушка знает! — повторил он убежденно. — Иначе не стала бы так говорить».
Бабушка молча протянула ложку к противню. Сначала взяла тарелку Паскала, положила ему два самых больших перца с желтой яичной подливкой. От теплых помидоров поднимался горячий пар.
Потом положила Круму, Здравке, а уж под конец, как всегда, себе — всего один перец.
— Ну, ешьте на здоровье!
Паскал растерянно взглянул на полную тарелку.
— Ешь, ешь, — подбодрила его бабушка Здравка. — Ты не худой, но надо есть побольше, вы же растете. И дома поешь! А про ботинки скажи матери, что от бабушки Здравки Бочевой. И от Крума. — Бабушка зорко взглянула своими блестящими глазами на Паскала: — Понял?
— Понял, — тихо ответил он.
— Вылитая мать, — вырвалось у бабушки. — Мать в твои годы точно такая была!
Крум даже рот раскрыл от удивления. Здравка тоже замерла.
— Мама его такая же красивая? — громко воскликнула девочка с непосредственностью, свойственной ее возрасту, потом, спохватившись, заахала, прикрыв рот ладонью. — Совсем забыла! С этой вашей дурацкой речкой забыла!
— Что забыла? — досадливо поморщился Крум, все еще находящийся под впечатлением бабушкиных слов и неожиданного открытия, что она, оказывается, давно знает мать Паскала. — Что ты забыла? И вообще, хватит ломаться!
— Ай, ай, как я могла? — продолжала сокрушаться Здравка.
— Она забыла предупредить вас про родительское собрание, — спокойно разъяснил Паскал. — Послезавтра, в шесть вечера. Должны присутствовать все родители. Обязательно. У нас и в тетради это написано. Родителям велели расписаться внизу.
Паскал снова стал самим собой, такой же словоохотливый, как всегда, но Крум не вслушивался ни в то, что он говорил, ни в причитания Здравки.
Окутанную туманом и низко нависшими облаками Витошу не видно. Моросит дождь, мелкий-мелкий, какие бывают после летних ливней. Мальчики стоят на горбатом мостике и смотрят на реку. Здесь, у высоких берегов, река вырвалась наконец из каменного русла и течет темная, грозная, вобравшая в себя воды горных потоков. Впрочем, они уже не на мостике, а на быстроходном корабле посреди разбушевавшейся стихии. Яни, Дими, Евлоги, Иванчо, Андро, Спас, Паскал, даже Здравка — все выполняют команды Крума. Друзья плывут в безбрежном океане, но вот виднеется каменный мол, а за ним светло-желтое здание пристани. Точь-в-точь как отремонтированный райсовет.
Там, в белом адмиральском кителе, с грозно торчащими белыми усами, расхаживает перед картой океанов и морей его дедушка.
У руля Яни. Крум, естественно, на капитанском мостике. А теперь, за волноломом, выход в открытое море. В мрачном, хмуром небе над их головами засвистели вдруг снаряды. Обрушились со всех сторон. А они плывут уже не по океану, даже не по морю, а по каналу. Корабль обстреливают с берегов, и напрасно Крум кричит изо всех сил, что тут какая-то ошибка и береговые батареи бьют по своим.