Большая игра

Гулев Димитр

Нераскрытой тайной было и имя человека, погибшего у реки.

— Ложись, — повторила бабушка. — Я тоже сейчас засну, вот… — И она дотронулась до выключателя.

— Бабушка, а ты знаешь, что мать Паскала сидела в тюрьме? — вдруг спросил Крум. Он стоял в дверях и сам удивился, что заговорил об этом.

Бабушка кивнула.

— Это плохо и стыдно, да?

Крум ждал подтверждения своих слов и в то же время хотел, чтобы бабушка ему возразила.

— Когда как! — ответила она. — Смотря за что попадешь в тюрьму.

— Я говорю о матери

Паскала. Когда человека судили за злоупотребление деньгами и служебным положением…

— Мал ты еще, — вздохнула бабушка. — Но хорошо, что спрашиваешь. Раз интересуешься, значит, поймешь, как оно в жизни бывает. Ваш Паскал, хоть и болтунишка, а толковый мальчик, голова у него хорошая. Присматривайте за ним, держите поближе к себе.

«Голова… Как его мать?» — вертелось у Крума на языке, но он сделал вид, что удивлен:

— Что он, маленький, что ли? Присматривайте за ним! И почему он должен всегда быть с нами?

— Думаешь, я знаю? — Бабушка испытующе посмотрела на Крума.

— Скажи, — нетерпеливо потребовал Крум.

— Ладно, скажу, — согласилась бабушка. — И не говори потом, что я начинаю и не договариваю.

— Все-то ты помнишь.

— Помню. А ты не забудь спросить Паскала, для чего он собирал деньги.

— Какие деньги? — удивился Крум.

Как странно они сегодня разговаривают… Ночью, шепотом, и бабушка, как всегда в такие минуты, становится совсем другой, разговаривает с Крумом, как со взрослым, а мысли ее уносятся далеко в прошлое, в те дни, когда отцу Крума было столько лет, сколько ему сейчас, или еще дальше, когда бабушка была молодой, и дедушка тоже.

— Деньги. Для членского взноса в организацию чавдарцев в вашей школе, — пояснила бабушка.

— Ничего себе, — остолбенел Крум, и в голове мелькнуло, как смешно раскрывает рот в такие моменты Иванчо. — Не может быть!

— Не может, но собирал. У старушек, стариков. Они ведь не очень-то разбираются в таких делах… Но членские взносы с готовностью платят.

— И к тебе Паскал приходил? — Крум вспыхнул от возмущения.

— Нет, — покачала головой бабушка Здравка. — По крайней мере, еще нет. Да и, насколько я знаю, в пионерских и чавдарских организациях членских взносов не платят.

Крум снова взглянул на продолговатый альбом на тумбочке, вспомнил про мать Паскала и подумал: «Да, слабовата разведка у Яни, где ей с бабушкой тягаться!» Только теперь он догадался, почему у их маленького Буратино был такой смущенный и виноватый вид.

22

Крум никак не мог уснуть. Он отсчитывал звонкие удары часов, удивлялся, как это не слышал их раньше, все смешалось в его уме, приобрело странные очертания, иную окраску.

Теперь он ясно отдавал себе отчет, что с каждым ушедшим годом и он, и его товарищи меняются, становятся другими, меняются и их интересы и стремления. Далеко, неизмеримо далеко теперь отодвинулись прошлая зима и лето с бесконечно длинными днями, какие бывают в каникулы, а время бежит — миг

за мигом, минута за минутой, как песок сквозь пальцы. Вглядываешься в себя и понимаешь, что тебе предстоит что-то не терпящее отлагательства. Упущенное сегодня время улетает навсегда и безвозвратно, завтра будет поздно, завтрашний день принесет что-то другое,/и именно в этом, может быть, скрыт ответ на вопрос: что значит сейчас, сегодня? Каким ты должен быть сегодня?

Большой прямоугольник окна медленно бледнел, точно кто-то раздвинул темные ставни. Ночь отступала. Вместе с утренним холодком над землей повеяло глубоким покоем, словно гранит и бетон, асфальт, железо и кирпич стали теперь излучать скрытое в них тепло, чтобы люди наконец погрузились в глубокий предрассветный сон.

Здравка пробормотала что-то во сне. Повернулась лицом к деревянному Буратино на стене. Только теперь к Круму пришел душевный покой, он прикрыл глаза. Хорошо лежать, ни о чем не думая! И когда тишину прорезал пронзительный звон, он улыбнулся: опять что-то снится.

Но это был не сон. Звон продолжался. Сначала Крум слушал с радостным удивлением, потом с возрастающей тревогой, а когда наконец открыл глаза, то вскочил как ужаленный.

Звонил телефон.

Наступило утро, пробудившийся город шумел за окном, а черная коробка телефона в полутемной прихожей вздрагивала, как живая.

— Бабушка, слышишь? — крикнул Крум.

— Иду, иду, — быстро ответила она из своей комнаты, но Крум уже схватил трубку и вдруг услышал голос отца.

Голос звучал совсем рядом, казалось, отец в двух шагах отсюда.

— Доброе утро, дорогие мои! — пробасил по-русски отец.

— Доброе утро, папа! — радостно закричал Крум, и вся усталость бессонной ночи, все тревожные мысли мгновенно испарились.

Удивительно, что и бабушка, и дедушка были низкорослые, худенькие, а отец вырос крупным, высоким, от него так и веяло уверенностью и силой. Едва Крум услышал голос отца, ему передалась отцовская бодрость.

— Как вы там?

— Хорошо, — задыхаясь, ответил Крум. — Все чувствуем себя хорошо. Все в порядке. Здравка еще спит, бабушка тут, рядом со мной. А как ты? У вас уже рассвело?

— Рассвело! — засмеялся отец, и Крум опять подумал: повезло же им с таким отцом: почти не спал ночь, а услышал голос отца, и все тревоги показались ерундой, на душе стало ясно и легко.

— У Здравки завтра родительское собрание! — крикнул Крум. — И если бабушка не сможет, пойду я вместо тебя! Слышишь, отец?

— Конечно, иди! — ответил отец. — Скажи Здравке, я послал ей черный школьный передник.

— Хорошо.

— И блокноты вам посылаю, олимпийские. Мой товарищ по работе к вам заедет.

— Хорошо, — опять повторил Крум.

Он не слышал своего голоса, но чувствовал, что кричит. Было так весело, радостно, легко, хотелось, чтобы его слышали все люди на земле.

— Дай мне трубку, — протянула руку бабушка.

— До свидания, папа! — крикнул Крум.