Большая книга ужасов
Шрифт:
Пару месяцев мы с ним скитались по разным концам географии. Он рассказывал о своей жизни в том доме жуткие вещи, больше всего на свете боялся туда вернуться, и я не знал, куда его девать. Хотел было отдать в детский дом, но он устроил мне такую истерику, что я отказался от этой идеи. Кроме того, он, наверное, числился в розыске, и из детдома его могли вернуть обратно. Вот мы и скитались. Он воспринял как должное, что я целый день лежу мертвым, что путешествуем мы только ночью, и многое другое. Он был осторожен и умен. Целыми днями оставаясь фактически без присмотра, не шалил и не показывался другим людям на глаза. Ему,
Но все же я понимал, что это для ребенка не жизнь, и не знал, что делать. Вмешался его величество случай. Нас нашли, когда я однажды решил переждать день на каком-то складе. Дело было днем, и я, как ты понимаешь, не мог участвовать в событиях. Никита сказал, что я его брат, что мы приехали из Тмутаракани – он тогда на полном серьезе считал, что есть такой город, – и что я просто прилег отдохнуть. Но нашедшие сочли меня мертвым и отправили в морг, а Никиту – в детский дом. Благослови, Боже, тех, кто придумал трупы брезентом накрывать, а то бы я тогда и правда умер! – воскликнул Вилор, поежившись от неприятного воспоминания. – В общем, когда настала ночь, я из морга благополучно ушел, напугав всех сторожей.
– А Никита?
– А для Никиты пришлось постараться. Где-то с помощью внушения, где-то с помощью угроз, подкупа, обаяния, но я сумел добиться того, что его усыновила хорошая семья. Какое-то время приходил, общался с ним – тайно от остальных, смотрел, как он живет. И, убедившись, что с ним все хорошо, я перестал показываться ему на глаза, разве что иногда наблюдал за ним издалека, чтобы он меня не видел. Я надеялся, что он все забудет…
– Но он, как видишь, не забыл!
– Сложно такое забыть… Он был толковым мальчиком, в свои семь или восемь уже хорошо умел читать и писать и говорил, что даже вел дневник, пока еще жил в том доме. Говорил – ручка у него была, а тетрадки не было, потому он делал записи на полях какой-то книжки. Обычно такие дети хорошо помнят свое детство.
Мы проболтали до утра. Теперь у меня на душе было легко и спокойно.
С рассветом Вилор отправился в черную комнату, а я поднялась на чердак. Мои друзья мирно спали, а мне от всех этих волнений спать не хотелось, а хотелось с высоты своего дома посмотреть на восход солнца. Вспомнилось, как Вилор в нижнем мире с жадностью наблюдал пусть иллюзорное, но все же утро, и мне стало его очень-очень жаль. Я подумала, что теперь сделаю все, чтобы вернуть ему человеческую сущность – ведь он заслуживает это!
А солнце тем временем всходило, озаряя золотистыми лучами мой старый чердак, его покатый потолок, диван, пыльный шкаф в дальнем углу…
Стоп, хлопнула я себя по лбу. Давно собиралась и все никак не собралась заглянуть, что же в этом шкафу. Даже когда искала книгу, то перерыла все, а на чердак подняться не догадалась!
Пыль полетела в разные стороны клубами – я распахнула дверцы шкафа.
Внутри лежали аккуратно замотанные в бумагу и пыльный полиэтилен свертки. Это оказались какие-то старые документы, платежные квитанции, медицинские карты. Ничего интересного. «Федосья Михайловна Заречная», – то и дело мелькало в этих бумагах. Федосья Михайловна, фронтовичка Феня… Видимо, кто-то из новых жильцов не захотел выбрасывать бумаги, оставшиеся в доме от прежней хозяйки, он просто сложил их в
Я так и не узнала, кто и зачем мог спрятать там эту книгу. Книга – ерунда, учебник. Но то, что в ней было записано на полях довольно уверенной детской рукой, до сих пор вводит меня в трепет, когда вспоминаю.
«Пришла злая тетя и превратилась в бабушку. А сама бабушка пропала. Злая тетя наклонилась надо мной и посмотрела, чтобы я спал и ничего не заметил», – было написано на одной странице.
«Злая тетя живет теперь у нас, и все думают, что это бабушка. А мама с папой мне не верят».
«Злая тетя мне сказала, что если я кому-то что-то расскажу, то она убьет и маму, и папу, и меня. И так злобно смотрела, что я чуть не умер от страха. Я никому ничего не расскажу теперь».
«Папа заболел, к нему врачи ходят. Все думают, что он выздоровеет, а злая тетя говорила мне, что он умрет, и смеялась».
«Папу вчера похоронили. Кажется, мама поняла, что злая тетя – совсем не бабушка. Она тоже ее боится».
«Маму вчера машина задавила. Теперь я со злой тетей совсем один остался».
«Злая тетя теперь совсем не похожа на бабушку, а сама на себя – большая, толстая, страшная. Она меня больше на двор не пускает. Я сижу в комнате без окон».
«Злая тетя сожгла мои игрушки, тетрадки, картинки и учебники. И плюшевого мишку моего любимого. Сказала, что я не буду больше учиться, а буду тут сидеть, пока не умру. Я не люблю ходить в школу, но теперь я хочу туда убежать и домой не возвращаться».
«Я один, тут темно и страшно. И ко мне приходит другая тетя. Она то есть, то ее нету. На вид она страшная, но добрая и любит меня. С ней не так плохо. Наверно, она привидение».
«Добрая тетя меня жалеет и по головке гладит. Она плачет, ей жалко меня. И два раза хлеба принесла. Я его съел и крошки тоже, чтоб злая тетя не увидела. Мне кушать не дают, по лицу бьют. У злой тети тут другие злые люди поселились».
«Мне добрая тетя ключик принесла. Я его спрячу, а как все уйдут – убегу отсюда в лес, а потом далеко-далеко, чтоб она меня не нашла».
Вот примерно так, если исправить ошибки, выглядели выборочные записи на полях старого учебника. Хотя там было еще много чего написано.
«Милая, добрая, безумная Лиленька, – подумала я с тоской. – Моя незабвенная подруга. Она так любила детей, а этот мальчик оказался как раз в ее комнате! Она помогла ему сбежать от верной гибели». Так вот зачем Алевтине нужна была книжка, исписанная детской рукой, – она каким-то образом узнала о существовании этого своеобразного дневника и решила избавиться от улик. А Лиленька помогла уликам сохраниться, подсунула мне совсем другую книжку, которая по счастливой случайности оказалась поблизости!