Большая книга ужасов
Шрифт:
И обе смотрели прямо на меня. То есть в объектив. Интересно, кто-нибудь думал, глядя в объектив фотоаппарата, что он в этот момент смотрит в глаза многим людям, которые еще, возможно, даже не родились.
Ну и кто эти девушки? Может быть, они сгинули в том проклятом гестапо? Или дожили до наших дней и остались последними, кто хранит некую тайну, с этим гестапо связанную?
Вот, думай-гадай, а задание нужно выполнить до утра! Я была в отчаянии, лихорадочно думала, не сводя при этом сосредоточенного взгляда с их лиц, а они внимательно смотрели на меня. Стало даже казаться, будто они хотят что-то сказать, но по понятным причинам не
Как же я устала…
Как же я устала… Двое суток без сна. А может, и больше. Но не оттого так гадостно на душе…
Длинная шинель почти доставала до земли, цеплялась за прошлогодний сухой бурьян. Я шла по улицам родного рабочего поселка, где прошли мои детство и юность. Как давно я его не видела, как хотела увидеть снова!
Только теперь он был пуст. От многих домов остались руины – что-то уничтожила бомбежка, а что-то было растащено на дрова. А люди… Людей здесь больше не было. Когда наш отряд вошел сюда, то из живых мы здесь встретили только двоих – старика и девочку-подростка. Девочка не говорила совсем, а старик был явно сумасшедшим и в ответ на наши вопросы только выкрикивал что-то невразумительное. На вопрос, есть ли здесь еще люди, он горько заплакал, а девочка провела рукой по шее и тоже заплакала. Впрочем, трупов на улицах мы пока не видели.
Немцы ушли отсюда совсем недавно. Что здесь было? Этого не знал толком никто. Моя душа болела не за родных – они-то были эвакуированы вместе с оборонным заводом, на котором работали, и исправно писали письма. Но как же соседи, приятели и особенно лучшая подруга Лиленька…
Она была красавицей, не то что я. У нее украшения были старинные, золотые, еще с царских времен в их семье передавались по наследству. И в квартире у них было красиво – паркет, свечки в канделябрах, картины на стенах, и стол к обеду сервировали. Не то что мы – жили в мазанке, в дом входили – не разувались. А еще у моей подружки был любимый плюшевый медведь. Смешно сказать – хоть не маленькая уже была, а все спала с ним в обнимку и разговаривала, как с живым. Она была такая нежная и хрупкая, моя Лиленька.
С тех пор как я пошла на фронт, от нее не было весточки. Что с ними всеми случилось? Хотелось надеяться, что живы…
А сейчас я шла по знакомым до боли улицам, смотрела по сторонам. Мне было приказано выяснить, остались ли здесь еще люди, но, похоже, больше в поселке никого не было.
Ноги сами собой несли меня привычным маршрутом – пара кривых переулков, поворот – и длинная прямая улица, самая большая в нашем поселке. И двухэтажные дома. В одном из них до войны жила Лиленька.
Вот и они, стоят в ряд. Тоже пустые, без стекол в окнах. У некоторых и крыш нет. А от дома моей подруги вообще остались одни стены. Как и от моей мазанки на краю поселка.
Я шла дальше, и на душе было так гадко, как не бывало за всю войну. Надо же было нам остановиться именно здесь…
Стоп! Кажется, вон в том доме я заметила что-то подозрительное. Что-то шевельнулось в окне второго этажа. Или померещилось?
Я подошла ближе. Такой же двухэтажный дом, стекол нет, крыша проломлена, штукатурка вся оббита, на земле валяются сорванная дверь и какая-то табличка, усыпанная крошевом стекла и
Убедившись, что в подъезде никого нет, я осторожно вошла. Деревянная лестница, начинавшаяся от самого входа, уцелела, и я стала быстро подниматься. Дойдя до лестничной площадки, я не слухом, а скорее напряженными нервами почуяла позади движение.
Резко обернулась, выхватила свой трофейный «вальтер»…
В проеме входа чернела человеческая фигура. Это была старуха. Тощая, оборванная, с длинными, давно не чесанными седыми космами, бледным лицом и пустыми, ничего не выражающими глазами. Видимо, ей, как и тем двоим, пришлось пережить больше, чем ее разум смог вынести. В одной руке старуха держала, как мне показалось, младенца, завернутого в тряпки. На шее у нее болтался узелок на шнурке.
При виде моего пистолета она медленно подняла вверх давно не мытые руки с обломанными ногтями. Младенец при этом упал на пол, но не издал ни звука. Я опустила оружие, и старуха, даже не сделав попытки поднять младенца, поспешно бросилась прочь. Что-то в ее движениях показалось мне знакомым, но я уже мчалась вниз через три ступеньки, чтобы помочь несчастному ребенку.
Схватила, подняла… Это был вовсе не младенец. Это был завернутый в старое одеяло донельзя грязный плюшевый медведь.
Хорошо знакомый мне медведь.
Лиленька?!!
Мне уже случалось видеть людей, ставших стариками в двадцать лет…
Я выскочила из подъезда, но ее нигде не было.
– Лиленька!!!
Это я, кажется, закричала вслух, приходя в себя от странного наваждения. Так, стоп… Я – это я, Ника Чернореченская, и сейчас двадцать первый век. В руках у меня так и оставались фонарик и фотография – старая, потемневшая, с трудом различимая.
Что это было – сон или видение?
Кем же я была… в этом сне? Наверное, вот этой веснушчатой Феней? Она пошла воевать, а Лиленька…
Черт! Она же мне дорогу показала!
Пулей сбежала я по лестнице и выскочила за ворота. Да, это он, один из знакомых переулков из сна! Дома, конечно, другие, но характерный изгиб улицы угадывался. В отдалении снова возник чей-то силуэт – мне было плевать. Вперед, пока сон не забылся!
– Лиленька! – рвался зов из моей груди. И я не сдержалась, крикнула вслух. Что я делаю, сумасшедшая!
Один переулок, за ним второй, поворот… Передо мной предстала улица, широкая и прямая. И вот они, стоят – четыре двухэтажных дома! Остальные не уцелели, на их месте обычные домишки.
Ура, нашла! Но какой же из них?
Я прошлась вдоль всех четырех. Естественно, за эти годы их не раз ремонтировали, и теперь они были выкрашены в одинаковый зеленоватый цвет, большинство окон пластиковые. И в каждом – по два подъезда. Но если верить фотографии, в здании гестапо был вход еще и с торца, а тут таковых нет. Перестроили, наверное.
Я еще раз вынула фотографию. Нет, теперь все так изменилось, что не опознаешь. Заборчик вот поставили у второго дома, огородили клумбу. У четвертого – детская площадка, в третьем вместо угловой квартиры был магазинчик – сохранилась вывеска и большая дверь для разгрузки товара. Первый – ничего примечательного.
И где же?
Я смотрела то на фотографию, то на дома, пытаясь найти какую-то зацепку, но с тех пор все решительно изменилось. Разве что…
Перед вторым домом росла полузасохшая, очень толстая акация. Она вполне могла быть одной из тех молоденьких, что я видела на фото. Расположение, кстати, совпадало.