Большая медленная река

Иевлев Павел Сергеевич

Ингвар пожал плечами и сделал просимое.

— Видите эту женщину? Правда, симпатичная? Не такая красавица, как та девиантка, что мне нравилась, но всё равно хороший экземпляр. Молодая, с хорошей фигурой. У нас будут здоровые дети. Но сначала я закончу эксперимент. Его суть проста: «Можно ли заставить женщину полюбить». Начальные условия были не из лучших — её похитил для меня Зорян, усыпив своей знаменитой газировкой, и первое время то, что она мне высказывала, звучало куда экспрессивнее, чем ваши скучные оскорбления. Даже боль вызывала у неё лишь новые приступы ярости, но я не отчаивался. «Не может быть, чтобы такой эффективный инструмент, как осознанное насилие, не помог! — говорил я себе. — Разве не сказано в книге Искупителя: «Научай наказуя, ведь враг близким своим тот, кто мягок. Подкрепляй урок страданием, ведь боль — ключ к памяти». Истинность слова Искупителя снова подтвердилась! Для начала, на каждое грубое слово я отвечал болью. Усиливалась брань — усиливалась боль. Я так увлёкся

этим экспериментом, что несколько дней почти не отходил от кнопки и экрана. Сутками смотрел на неё — и наказывал. Не давал спать. Не давал сесть. Не давал заткнуть уши. Она должна была стоять посреди комнаты и слушать то, что я ей говорю. Если я видел, что она слушает невнимательно, заставлял повторять сказанное. Не могла повторить — наказывал. Через неделю мы уже оба были не в себе, и я не знаю, кто из нас меньше спал. Но она больше не ругалась и всегда слушала то, что я говорю. Тогда я заставил её выйти в коридор и сойтись со мной до соприкосновения триггерных радиусов. В первый раз она попыталась напасть. Во второй и третий тоже — но я был в шлеме и держал в руке пульт, как сейчас. В четвёртый раз она послушно села на стул, и мы провели несколько часов в искупительной медитации, сдвигаясь по полшага каждый час. Всё это время я говорил, а она слушала, понимая, что я контролирую её внимательность. Я рассказывал, что её предназначение — полюбить меня. Сейчас я кажусь ей жутким чудовищем, воплощённым кошмаром. Она уверена, что ничего, кроме страха и отвращения, испытать ко мне не способна. Но это иллюзия. У неё нет выхода, и потому всё изменится. Она постоянно пребывала в сильнейшем стрессе, на самой грани срыва, поэтому мои слова отпечатывались в её мозгу как калёным железом. Вы удивитесь, но довольно скоро необходимость причинять ей боль исчезла. Сначала было достаточно угрозы, потом не требовалось даже этого. Бояна — так её зовут — без возражений слушала о моих планах. Она знала, что, когда мы сможем, наконец, коснуться друг друга, я разделю с ней постель, и эта мысль, вызвавшая в начале такое отвращение, постепенно стала привычной. Она начала мне отвечать, сначала скупо и нехотя, потом со всё большим интересом. Вскоре мы уже беседовали часами, и наши искупительные медитации перестали быть пыткой. Она уже сама стремилась сократить дистанцию, иногда даже слишком рискуя, мне приходилось сдерживать её нетерпение. Тогда я стал требовать, чтобы она каждый раз при встрече и расставании говорила: «Я люблю тебя, Душан». Сначала ей не хотелось это произносить, потом она начала проговаривать фразу как ничего не значащие слова, чтобы я её не наказывал за отказ. Но люди смешно устроены, Ингвар: если раз за разом повторять что-то, то начинаешь понемногу в это верить. Сейчас Бояна говорит это искренне. Уверен, что, когда настанет момент, и мы сойдёмся, это будет не изнасилованием, а долгожданным актом искренней любви. Мы уже близки к тактильному контакту, наш индивидуальный радиус всего пара метров. Сегодня утром, на искупительной медитации, мы сидели так близко друг к другу, что соприкоснулись пальцами ног! Надо было видеть, какое восторженное предвкушение светилось в её глазах!

— И в чём смысл эксперимента? Тебе наконец-то дадут?

— Если столь тонкое и сложное чувство, как любовь, может быть создано управляемым насилием, то более простые: уважение, преданность, дружба и так далее, — тем более. Так что выключайте будущую мать моих детей, с которых начнётся возрождение Искуплённого Человечества, и переходите к следующему экрану.

Ингвар вздохнул и щёлкнул переключателями.

— Видите этого человека? Это он сделал ружьё, из которого вы недавно пытались меня убить. Поскольку вы были при этом в полном сознании, то для меня очевидно — я в отношении вас не ошибся. Вы из бывшего контингента, и не рядовой девиант, а человек, уверенно превративший свой недостаток в преимущество. Вы ни секунды не колебались, действовали уверенно и, я бы даже сказал, привычно. Вы явно знакомы с идеей оружия, в том числе оружия дистанционного действия. Это чертовски интригует. Не хотите объяснить?

— Не хочу.

— Ладно всему своё время. Вернёмся к тому, что мы видим на экране. Этого пожилого мужчину зовут Санд, и он ваш коллега — капитан речного судна. Самоходной баржи, которую в момент катаклизма выбросило на берег. Он, к счастью, почти не пострадал. Это большая удача для меня, поскольку Санд из числа людей, необычайно одарённых к работе с вещами и материалами. Способен делать поразительные штуки, придумывая технологию на ходу. Удивительно, но он при этом не очень умён и с трудом воспринимает любые абстрактные концепции. Ему бесполезно рассказывать об Искупителе, об идеях управляемого насилия, о будущем Человечества. Ему это просто не интересно. Единственное, что вызывает в нём эмоции, — новые способы соединения различных деталей в конструкции. Несмотря на то, что Санд был капитаном, в нём абсолютно нет склонности к девиации. Возможно, дело в том, что он нёс минимум ответственности, являясь по сути исполнительным механизмом между рацией и штурвалом. Мне кажется, он тяготился своей работой и исполнял её только ради семьи, потому что капитану платили больше, чем он зарабатывал бы судовым механиком. Работа за пределом личной компетенции всегда угнетает людей, лишённых амбиций, но зато находясь на своём месте они практически всегда счастливы.

Поэтому Санд пользуется максимальной свободой перемещений в пределах здания и не подвергается мерам дисциплинарного воздействия. В этом нет нужды — обслуживание здешних систем и полная свобода технического творчества дают ему достаточную иллюзию смысла жизни. Его семья погибла, идти ему некуда, здесь он сыт, полезен и имеет того, кто говорит ему, что делать. Для него это важно. Санд — идеальный гражданин мира-до-катастрофы, такими должны были быть все и, по большей части, были. Это был счастливый мир, не так ли?

Ингвар неопределённо пожал плечами.

— Счастливый, счастливый, не спорьте. Счастьем неведения. Люди не знали, что можно по-другому, и были счастливы. Каждый имел чётко определённый круг обязанностей, минимум ответственности, гарантированный уровень личного комфорта и возможность получить больше при небольшом усилии. Большинству этого совершенно достаточно. Если бы не Катастрофа, мы бы так и существовали в пузыре казённого благополучия, тщательно изолируя от общества всех, кому этого не хватало. В какой-то мере случившееся является даже благом. Через страдания мы обретём Искупление! Катастрофа разбила скорлупу яйца, в котором нам стало тесно!

— Да уж, — хмыкнул Ингвар, — от тесноты сегодняшний мир определённо не страдает. А за время зимы эта проблема будет решена окончательно. Нет людей — нет проблемы.

— Моя община переживёт зиму, — сказал убеждённо Душан. — У нас есть электричество, отопление, запас продуктов и люди, которые уже почти решили задачу совместной деятельности. И у нас есть идеальный инструмент построения нового общества, управляемое насилие.

— Отложи пульт и, возможно, ты пересмотришь своё отношение к насилию.

— Ну уж нет, — покачал головой Душан, — я не дам вам шанса. Не сейчас. Вы пока не готовы принять мою правоту и сознательно встать рядом. Ведь вы, будучи девиантом, привыкли, что монополия на насилие у вас. Я собираюсь её разрушить, для чего воспитываю способность осознанного насилия у своих подопечных. Заставляю их причинять боль и осуществлять принуждение.

— К кому?

— К тем, кто не представляет ценности для общины в ином качестве. Далеко не все выжившие имеют перспективы стать полноценными членами нового Человечества, но и они не вполне бесполезны. Их можно принудить к труду там, где его добровольность не обязательна. А если они и к этому не способны — то в воспитательных целях. Это… Сейчас… Да, четвёртый монитор. Будьте добры, включите его.

— Это что за громила?

— Лазар, мой телохранитель. Увы, изначально он был лишён девиантности. При своей устрашающей внешности это довольно безобидный человек. Был.

— А что это за устройство?

— Выключатель и реостат. С помощью выключателя подаётся электричество, с помощью реостата оно регулируется. Насилие — и его контроль! Ещё одна работа Санда. Переместите фокус телекамеры рукояткой внизу. Видите? На полу металлическая сетка из электродов разной полярности, или как там это называется… Я не особенно разбираюсь.

— А кто в камере? Не разобрать с этого угла…

— Просто какой-то подросток. К сожалению, ни одного выжившего ребёнка мне найти не удалось. Зорян обещал купить где-то в верховьях, но теперь, как я понимаю, шансов на это нет… Этот наиболее близок к состоянию «ребёнок», что повышает искупительный эффект. Лазар любит детей, это его слабое место. Хотите включить звук?

— Нет, я и так вижу, что ему больно.

— Сначала приходилось заставлять, ещё вопрос, кому было больнее, но сейчас он отлично справляется, не хуже остальных.

— Остальные тоже мучают несчастного подростка?

— Не только его. У меня несколько объектов для искупления, каждому я подобрал — по возможности, разумеется, — того, кто вызывает максимум симпатии. Искупление слабостей. Для Лазара это ребёнок, для меня — симпатичная девушка, и так далее. Видите, я не делаю исключения даже для себя!

— Тебе это просто нравится, извращенец.

— Если вы продолжите говорить в таком тоне, я действительно прибегну к насилию. Я не помешан на нём, как вы вообразили. Оно завораживает меня открывающимися возможностями. Искупитель дал нам шанс построить новое, совершенное общество, основанное на дозированном насилии, и я, разумеется, потрясён отрывшимися перспективами. До катастрофы мы использовали убогие, малоэффективные, неточные и высокозатратные инструменты — материальное и эмоциональное стимулирование, этическое воспитание, моральные ограничения… Это не давало обществу развиваться нормальными темпами, заставляло впустую расходовать ресурсы, но теперь будет иначе. Я очень надеюсь, что доживу до того момента, когда мы построим действительно эффективное человечество. Человечество искупительной боли и разумного насилия!

— А, вон оно, значит, как, — сказал Ингвар, — ну-ну. Удачи.

— Вы не верите, что общество можно построить на основе насилия?

— Отчего же? Абсолютно точно знаю, что можно. Вообще не проблема.

— Тогда откуда такой скепсис?

— Глупо ожидать, что оно будет счастливее.

— Оно будет эффективнее, — твёрдо сказал Душан. — Динамичнее. Экономичнее. Гораздо более управляемым. В нём каждый будет находиться на своём месте и принуждён к труду на всеобщее благо. Прогресс там будет идти с умопомрачительной скоростью. А значит, это будет общество всеобщего счастья и благоденствия, общество открытых возможностей!