Большая родня
Шрифт:
Однако, когда разговор зашел о ржи, Данило Петрович сразу же насторожился, наершился, и слово начало падать вяло, осторожно.
— Вывел пару кустиков. Но еще надо проверить, так как может расщепиться. Мои опыты с рожью только в эмбриональном состоянии.
— Данило Петрович, хоть покажите свое зерно.
— Да… — замялся Навроцкий и вдруг веселее прибавил: — Осенью я высеял его в грунт…
— Все высеяли? — недоверчиво и с боязнью посмотрел сверху вниз Дмитрий, следя за каждым изменением подвижного лица.
— Да несколько зерен осталось, — промолвил нерешительно, и тень недовольства морщинисто легла на лоб. — Всего-навсего несколько зерен. Берегу их, как зеницу ока.
— Дайте хоть одним глазком взглянуть на них, — встрепенулся Дмитрий, чувствуя, как начинает шевелиться в нем гнев.
— Они где-то у Юрия, сынка моего, а он как раз поехал на курсы.
Было явно видно, что осторожный селекционер хитрит, и Дмитрий, страдая от болезненного пота и истомного гудения крови, едва сдерживал себя, чтобы не рубануть жгучими, злыми словами.
Не такой он представлял себе встречу с Навроцким. Всегда, встречаясь с новыми людьми, ждал от них чего-то чрезвычайного, того, чего часто не хватало ему. И такие люди оставались для него друзьями на всю жизнь, хоть бы он их видел раз на веку. Если же его ожидание не оправдывалось, переживал болезненно, будто у него украли ценнейшие сокровища.
— Данило Петрович, я вам свою гречку покажу. Тоже зерно, хоть на выставку вези.
— Гречку? — насторожился и заинтересовался. — А где она?
— Дома. Я из больницы.
— Дома? — недоверчиво взглянул на Дмитрия. — Ага! А моя рожь у Юрия. Он с нею больше дел имеет. Бригадир! Да еще какой бригадир! В Москву, думаете, напрасно на Второй Всесоюзный съезд колхозников-ударников ездил? — начал расхваливать сына, чтобы как-то изменить ход разговора.
— Бригадир? — уже негодует Дмитрий. — И зерно прячет от вас? Или это вы запрятали рожь от человеческого глаза? Как единоличник, запрятали!
— Это ты обо мне!.. Это я тебе единоличник?! — отклонился назад Навроцкий, и его землистое лицо покрылось румянцем. А потом начало бледнеть.
— Ну, не единоличник, а ворсинки неважные есть, — припомнил давние слова Виктора Сниженко.
— У меня ворсинки? Неважные? — задыхался от негодования Навроцкий, а глаза его, как два буравчика, презрительно сверлили Дмитрия.
— Если бы не было, не отгородились бы своими деляночками. Большое дело квохтать над этими мисочками, как курка над гнездом, — покосился на узорные глазурованные миски.
— Это я над мисочками квохчу? Ты, ты, товарищ… ты… вульгарный механист!
Дмитрий изумленно глянул на старика и неожиданно рассмеялся, но тому было не до смеха.
— Он меня мисочками упрекает! Я целый бой выдержал с бабой, пока она свое добро под мои опыты отдала. А у тебя, знаю, все черепки на полке для посуды красуются… Вишь, единоличника, индивидуалиста, сучий сын, нашел. А кто ты сам будешь? Почему ты мне свою гречку не показываешь? Приехал ума выпытывать у старика? Объехать хочешь? Последнее забрать хочешь? Знаем мы таких хитрых! Не впервые видим! Не нравятся мои мисочки — скатертью дорожка! Конечно! Плакать буду за ним! — запрыгал по дому Данило Петрович, театрально махая мелкими кулачками. — Старая! Брось там готовить. Гости у нас обедать не будут, им спешить надо! На свои мисочки!
Тотчас широко открылась дверь и, настигая клубы мороза, в светлицу радостно вскочил сизый от холода Варивон Очерет.
— Данилу Петровичу низкий поклон, — поклонился и почтительно подошел к старику. — Сердечно рад вас видеть. Очень рад!
Навроцкий что-то забормотал, выдернул руку из крепких пальцев Варивона, притих.
— Да здесь как будто научная дискуссия началась?
— Да… началась. Уже и закончилась, — промолвил Навроцкий, не в состоянии найти себе места.
— О, да у вас известный бригадир Горицвет гостит! — изумленно вскрикнул Варивон, словно только теперь заметил Дмитрия. — Вот что значит новатор новатора почуял. Вы знаете, какую он гречку вывел? Однако к вам учиться приехал!
— Да… приехал… А вы кто будете?
— Бригадир Варивон Иванович Очерет. Специализируюсь и расту на просе. И неплохо выходит — каша родит!
— Очерет? Это тот, что зимой отаву косил? — повеселел Навроцкий.
— Один и тот же! — закивал головой Варивон и насмешливо взглянул на Дмитрия.
— Ко мне тоже по зерно приехал? — строго спросил Навроцкий Варивона.
— Что вы, Данило Петрович, — промолвил с удивлением. — И в помыслах такое не шевельнулось. Зачем обижать человека: знаю — мало у вас зерна.
— Это ты правду говоришь, — одобрительно закивал головой. — Но разве это другие понимают? Они меня сразу в единоличники записали. Я самый первый в тридцатом году вступил в колхоз. Кулачье во все мои окна стреляло. Однажды, не застав меня дома, исполосовала ножами жену. А меня единоличником… Да я за новую жизнь живцом сердце из груди выну! — с каждым словом повышал голос, энергичнее воевал против мнимых врагов и сам становился лучше в своих глазах. Но избавиться от досады не мог.
— Несознательные элементы, — сочувственно поддакнул Варивон, еле сдерживая смех: всю перепалку Навроцкого с Дмитрием он слышал еще со двора. — Помочь человеку не помогут, а настроение испортить — категорически испортят. Я вам, Данило Петрович, подарок привез — одну книжку достал.
— О сельском хозяйстве? Научную?
— Научную, — выдержал паузу Варивон.
— Это ты молодца, Варивон Иванович. Молодца. Какая же у тебя книга?
— Об отдаленной гибридизации.
— Варивон Иванович, это правда? — поражено застыл на месте Навроцкий, и уголки его губ задрожали радостно и как-то жалостно, по-женски. Даже Дмитрий поразился.
— Чистая правда! — эффектно вынул из внутреннего кармана пальто небольшую книгу в зеленом переплете.
— Варивон Иванович, голубчик! — совсем обмяк от радости мужчина. — Это же не книжка, а мечта! Мечта моя! Я тоже о гибридизации думаю, — ухватился обеими руками за подарок и прижал его к груди.