Большая родня
Шрифт:
— В жизни не приходилось ту копейку у людей просить, а теперь не постесняюсь. Не постесняюсь, — повторил, будто кто-то его уже упрекал. — Кто сколько сможет — бросайте сюда…. Купцом стану. Лошадей буду покупать.
Молча переглянулись колхозники. Кто имел при себе деньги — бросил в пропахшую потом шапку, а большинство сказало, чтобы пришел завтра. И пошел на следующий день Василий Денисович из хаты в хату, собирая ту копейку, которая настоящего хозяина только могла привести к невеселым размышлениям. Тогда же кулачье и пустило едкую насмешку: «Карпец последние копейки из бедноты выдирает. Как раз на кнутик хватит».
И вот начал Василий Денисович ходить по ярмаркам и скупать за бесценок чесоточных, шелудивых и запущенных коней. Каждое утро водил их купать к трем прудам, вымывал зеленым мылом, мазал креолином и какими-то мазями из трав. И спустя некоторое время выходил коней, как выхаживает мать больных детей. Колхоз получил хорошее тягло, а Василий Денисович за один вечер прогулял с конюхами и друзьями свою премию и чуть не побил жену, когда та начала вычитывать ему.
— Глупая ты баба. Что мне деньги? Это дело наживное. Ты сюда взгляни: твоего мужа в газете пропечатали. Смотри, каким героем твой муж стоит на картине. А могут его и в московских газетах нарисовать. Ты понимаешь, обо мне пишут теперь, как раньше про всяких царей и министров. Еще и лучше. Столько лет на свете прожила, а не понимаешь, что такое жизнь. Как можно было на радости не выпить. Ты знаешь, что ко мне сам наркомзем может приехать, — в запале перехвалил себя. — Думаешь, вру? Глупая ты баба. Гляди, чтобы не развелся с тобой на старости лет…
Василий Денисович теперь подошел ближе к Варивону:
— Ну, так рассказывай.
— Объясняй вам, а кто за меня рыбы набьет? И за что, не понимаю, вам столько трудодней записывают? Еще и на собрании хвалят. Книг не читаете, новинками не интересуетесь, — искоса взглянул на Карпца, зная, чем можно досадить человеку.
— Так уж и не интересуемся, — не выдержал, задетый за живое.
— А на вашем фронте, брат ты не мой, что творится. Наука.
— Да, наука не идет без дубины. Наука — большое дело, — согласился Василий Денисович и со значением покрутил плотный, как из медного провода сплетенный ус. — Вот и из тебя эта научная жилка прет, как дым из камина. Мозговитый ты человек. Жаль, что не конюхом у меня. Я бы тебе даже за стригунками доверил присматривать. Ты бы справился, — дипломатично похвалил Варивона, чтобы выведать что-то новенькое и потом, уж с независимым и важным видом поучать своих конюхов.
Но Варивон такую похвалу принял за насмешку.
— Так что ты вычитал, Варивон?
— Кому бы другому — слова, значит, не сказал бы. А вам, так уж и быть, расскажу. Дмитрий, пойди сними в сарае наши рыболовные причиндалы.
— Конечно, кому и рассказать, как не мне, — сел Василий Денисович на побеленной колодке.
От заливных лугов стеной надвигались вечерние сумраки, затемняя дальний лес. На колхозный двор въехала машина, груженная белыми мешками, и в благоухание распустившихся свежих почек нежно вплелся аромат еще теплой, сладковатой муки.
— Так вот недавно я дал вам книжку, где писалось об искусственном оплодотворении скота.
— Ну да, не без интереса книжечка.
— А еще интереснее в одном заграничном, значит, журнале писалось.
— В заграничном? Ты сам читал? — покосился на Варивона, зная его характер.
— Нет, перевели мне.
— Перевели. Ну, ну, — придвинулся ближе Василий Денисович, аж накрыл широкополой шляпой картуз Варивона.
— Я вам лучше завтра доскажу. На засветло опоздаю.
— Успеешь с козами на торг. Ну, так что в том журнале?
— Рассудила одна ученая голова, что очень редко, значит, жеребятся матки — жди того приплода аж одиннадцать месяцев.
— И никак не меньше. Так уж природа создала, что конь — не кролик.
— И решил он как-нибудь сократить сроки.
— Сократить? — недоверчиво взглянул в суженные глаза Варивона, но тот своевременно погасил ресницами лукавые огоньки в янтарных глазах.
— Сократить. Что поделаешь — наука, — развел руками Варивон.
— Наука — такое дело, — с легким вздохом соглашается Карпец.
— Ну и придумал этот ученый такой инкубатор.
— Инкубатор? — настораживается старший конюх.
— Не совсем инкубатор, правда, а что-то подобное к тому. Выстроил нечто страшно большое, — и даже для убедительности в воздухе руками очертил широкий круг. — Приспособил этот лошадиный инкубатор и, смотри тебе, через три недели высиживаются жеребята, причем — всяких мастей. Прямо, как в банку идут.
— Разве они из яиц, как цыплята, вылупливаются? — уже въедливо выспрашивает Василий Денисович.
— Вот уж этого не знаю, а чего не знаю, того и говорить не буду. А что жеребят выводят в таких инкубаторах — это правда.
— Может и правда, — покачивая головой, соглашается Карпец. — Только вот, подумать, вралей и в инкубатор не закладывают, а они сами вылупляются.
— Чего бы это я напускался, — едва сдавливает смех. — Я же вам сразу сказал, что это писалось в заграничном журнале. Так что же вы оттуда, из-заграницы, правду прочитаете? Там еще не такое пишется.
— Это ты верно говоришь. Там понапишут… А что-нибудь из наших журналов у тебя есть?
— Завтра принесу вам новую книгу. Еще и сам прочитать не успел.
— Гляди же. А то к конюшне на пушечный выстрел не допущу. Драпаком [58] прогоню со двора. О чем же там пишется?
— Об опыте лучших конюхов Украины.
— О, это очень подходящая книга для меня.
С острогой [59] , веслом и фонарем к ним подходит Дмитрий, и Варивон быстро прощается со старшим конюхом.
— Ни пуху вам, ни пера. Рыбки же принеси, инкубаторник.
58
Драпаком — очень быстро, что есть силы.
59
Острога, остень — рыболовецкое орудие, подобие вил с зазубренными рожками для удержания наколотой рыбы. Известны остени, с помощью которых убивали крупную рыбу. Остень имел один, два и три зубца.
Оба бригадира выходят в синее поле, а Василий Денисович идет к конюшне, насквозь пропахшей крепким аммонием и потом.
Поликарп Сергиенко зажигает фонари, и тени тихо качаются в длинной и широкой конюшне.
— Вот книжку сегодня прочитал, — останавливается Карпец возле Сергиенко. — Об опыте лучших конюхов пишется. Интересная.
— Расскажи, Василий.
— Нет времени сегодня рассказывать. Надо домой идти, — озабоченно идет к въезду, но на дворе у ворот сердито останавливается: под ногами лежит небрежно кем-то брошенная оброть [60] . Разгневанный, быстро возвращается на конюшню и ошеломленно останавливается, услышав, как Поликарп поучает младшего конюха, который недавно пришел на ночную смену:
60
Оброть — уздечка без удил для привязывания лошади.