Большая родня
Шрифт:
— Хоть одним глазком можно взглянуть на него? — с приязненной насмешкой промолвил Дмитрий, вспомнив давнюю встречу с Навроцким.
Но старик не понял иронии:
— Смотри хоть обоими, — расщедрился и вздохнул.
Над притихшей рекой сеет луна и горят Стожары. Тихо позванивают на воде первые ледяные иглы, шуршат и вздыхают, касаясь берегов, белеющих первым снегом, мастерски насеченной мелкой и капризной резьбой. Казалась, что и вся земля была покрыта удивительными волнистыми, синими в глубине, изгибами из крохотных жемчужин.
Молчит, как вымерло, село над Бугом. Не отзовется песней радио с площади, не промчатся легкие крылатые сани, не рассыпают по улице веселый смех девчата.
Только на перекрестке, как сыч, торчит дозорный и играют в подкидного дурака часовые общественного хозяйства. Изредка заорет немец из карательной группы.
Или заскрипит посреди площади виселица, вздрогнет на веревке простоволосый мужчина, и из склоненной набок головы упадет легонький комочек снега.
Лишь вокруг леса шевелятся тени; там более сильно горят — полыхают снега, так как перемещается темень и сияние, искристое, живое. Временами игра света и тени испугает внимательного служаку, приложит он винтовку к плечу, а потом снова опустит, затопает одеревеневшими ногами.
И вдруг выстрелы. Прямо в полиции, где ночует сам помощник смерти — начальник СД.
И верный служака, пригибаясь, убегает подальше от стрельбы, вскакивает в чей-то овин и залезает на засторонок. О, он прекрасно понимает, что означают эти одиночные выстрелы из автоматов, охотничьих ружей, обрезов.
Потом улицу разбивают невменяемые вопли и из щели видно, как «сам» в одном белье со связанными назад руками бежит по улице. Что-то у него болтается на шее, покачивая узкой струйкой огонька.
Взрыв! И черные куски мяса разлетаются по белому снегу.
Полицай с ужасом отскакивает от щели…
Как, еще сегодня днем, когда бруски тола в куски разрывали людей, хохотал этот изобретательный начальник СД со своими приспешниками в зеленых мундирах.
А ночью никто не хохотал, только Дмитрий, ярясь, процедил:
— Пусть свое изобретение на себе попробует… Это для здоровья не повредит! — так глянул на палача, что тот и проситься забыл.
— Не следует с ним возиться. Расстрелять! — сказал Тур.
— Нет, комиссар, что заготовил, пусть то и потребляет. Палачу по заслуге! — приказал вывести фашиста на улицу. — И пусть люди посмотрят, каким станет этот урод перед ними…
Партизанские заслоны, выставленные вокруг села, привели еще нескольких фашистов.
— На площадь их, — коротко сказал Дмитрий.
А потом селом ударила партизанская песня. Сколько силы и величия, сколько человечной любви вложено было в слова:
Нас по имени Сталин не знает, Но он помнит о каждом из нас…Отворяется дверь, скрипят ворота. И смеясь, и плача, выбегают полураздетые женщины, престарелые мужчины, босоногая детвора, чтобы хоть одним глазком увидеть Сталинских ребят.
Из тени выступает фигура:
— Товарищи партизаны, примите к себе.
— А ты кто будешь?
— Из лагерей убежал.
— Оружие есть?
— Нет.
— У нас без тебя есть кому сало есть, — отвечает Пантелей Желудь. И Дмитрий улыбается, услышав те слова, которыми когда-то встречали партизан.
— Достану. Примите.
— Тогда примем. Как фамилия?
— Мель Василий.
— Так вот, Василий. Таких, как ты, скоро приедет ловить Остап Душегуб [130] , чтобы из вас формировать войско, — подошел Дмитрий.
— Убегу.
— Нет, не убегай. Добровольно пойди на призывный пункт. Узнай, сколько в районе жандармерии, полицаев, где огневые точки. А тогда удирай к нам. Оружие же захвати с собой.
— Хорошо. Захвачу. Пулеметчик я.
И Дмитрий в сопровождении Желудя спешит за партизанами, спускающимися к Бугу. Вода тихо баюкает звездный посев.
130
Гестапо.
Когда уже выгреблись в лес, позади них, на том берегу, отозвался резкий гортанный голос:
— Товарищи партизаны! Перевоз давай!
Но тотчас с холмов застрочили автоматы, и черная фигура бросилась в воду.
Кирилл Дуденко, последний выходящий на берег, вскочил в лодку и сильно гребанул обоими веслами. За кормой простерлась потревоженная лунная дорожка, запрыгали, удлиняясь, гнезда звезд, и волна недовольно, испугано захлюпала, рассыпать шипучим кружевом на песке.
На середине реки Дуденко схватил за руку черноголового, горбоносого мужичонку. Он крепко зажал зубами парабеллум так, что кровь сочилась из перекошенного рта и красной пеной текла на мокрую сталь.
«Вот настоящий человек» — подумал, когда одеревеневшее тело стукнулось на дне лодки.
Загреб к берегу. Вокруг зачмокали пули, поднимая над водой то мирные синеватые вспышки, то искристые пунктиры дуг. Но верилось, как в большинстве верят крепкие натуры, что ничего плохого не случится и на этот раз. У самого берега пуля ударила в обшивку, и вода, ввинчиваясь узким буравчиком, полилась в лодку.
— Выскакивай, парень. Или уже задубел? — Лодка сильно врезалась носом в шершавый берег.
Качаясь, весь стекая темными и прозрачными струйками, пловец, трудно пошел за партизанским поэтом. Усталость и ледяная купель опьянили человека, жгучей паутиной оплели широко открытые глаза. Еще раз покачнулся и крепко вжал ноги в рассыпчатый песок. Закоченелой, будто перепеченной рукой потянулся к пазухе; пальцы неуклюже и упрямо зашевелились возле сердца. Не скоро вытянул небольшую, в клеенчатой оправе книжечку.
— Партбилет? — наклонился Дмитрий к неизвестному.
— Партбилет. Сколько пережит с ним, — прошло беспокойство, когда увидел, что вода не прошла сквозь клеенку. — Сквозь огонь и свинец шли…