Большая собака
Шрифт:
Свадебное платье они идут покупать с его мамой. Туфли они идут покупать с его мамой. Кольца они идут покупать с его мамой.
– Зачем нам твоя мама, это же будет наша свадьба?!
– Во-первых, если она хочет, я не буду её обижать и скандалить из-за ерунды.
– Ты так долго ждал, ты пересидел все мои романы, а теперь называешь нашу свадьбу ерундой?! – восклицает Настя.
– Я называю ерундой платье, туфли и кольца. И не надо так часто вспоминать о твоих романах. Я стараюсь забыть, конечно, но мне не очень приятно, что моя будущая жена переспала с целым полком. А во-вторых, если она пойдёт с нами, так и
– На самом деле, милый, ты слишком преувеличиваешь мои «военные» заслуги. Даже взвода не наберётся. Но, что правда, каждый из них по сравнению с тобой, обычным «пехотинцем», в иных делах был просто «спецназовцем» широкого профиля. – Настя закуривает сигарету в комнате и затем уходит, хлопнув дверью. Сперва на кухню, затем – прогуляться по улице и зайти в ближайший бар, а после – и навестить кое-кого из «взвода».
После он неделю пьёт не пиво, падает ей в ноги и просит прощения и обещает больше никогда-никогда.
– То есть навсегда? – усмехается Настя.
– Что? – не понимает он.
– «Никогда» – это фактически синоним «навсегда». А «навсегда» для меня фатальное слово. Долго объяснять. Ты не поймёшь.
– Ну да, ты же у нас самая понятливая и умная! – ехидничает он, сообразив, что сегодня она точно не уйдёт. – У нас свадьба меньше, чем через месяц. Я могу понять твою нервозность, прости меня, я больше нико… просто не буду напоминать тебе ни о чём таком, сама знаешь о ком.
– Вот уж очень одолжишь. Я бы сама и не вспоминала, но ты не даёшь забыть. Слушай, всё хочу понять: ты меня действительно так любишь, или я для тебя хорошая вывеска, м? Эдакая «статусная» штучка, которую не стыдно вывести в люди, умная, красивая, язык подвешен на все случаи жизни.
– Конечно, люблю. Ты говоришь глупости. Ждал бы я тебя столько и терпел бы всё то, что ты вытворяла и вытворяешь, если бы я тебя не любил.
– Но странною любовью. Может, ты мазохист?
– А ты меня любишь? – вдруг срывается он, такой флегматичный обычно, на крик.
– Нет. Ты для меня более-менее подходящий супруг из того, что имеется, – отвечает Настя.
– Всё твои шуточки! – он успокаивается.
«Ну вот. А ведь я была серьёзна, как никогда», – горько усмехается про себя Настя.
Игорь больше уже не дарит Насте цветы, как дарил, когда романы у неё были не с ним. Ну и слава богу, между прочим, что не дарит. Потому что благоухающая сирень, которую срывает Вадим около монастыря; или даже те чайные розы, совсем-совсем без целлофана, прилетающие к ней на самолёте из столицы когда-то всеобщей русской родины в сопровождении стареющего женатого психопата; а особенно – ирисы или «петушки», которые по одному всегда прихватывает на встречу с ней Шурик, – Насте куда милее этих официальных, как у всех, букетов гербер, похожих на культивированные бессмертники, и протокольных голландских роз без запаха, в огромных шуршащих юбках. Полчаса возни, полное мусорное ведро бумажных бантиков, поддерживающих каркас проволочек и деревянных палочек-распорок, и в вазе – три жалких своей ненатуральностью безжизненных цветочка. Точь-в-точь таких, как и сам этот Игорь. Каким он оказался сразу после того, как она согласилась выйти за него замуж и переехала в квартиру, купленную для него родителями «до свадьбы». На всякий случай. Чтобы Настя права не имела, если вдруг что.
Насте вовсе не хочется иметь право ни на что. Особенно на Игоря с диваном и пивом в обрамлении «марусиных поясочков».
Но мама – её родная мама – говорит Насте, что она идиотка. Чего ей ещё надо? Врач. Своя квартира. Реалист, в отличие от витающей в облаках, эмоциональной импульсивной Насти, готовой жизнь спустить первому встречному мужику под передний «хвост».
– Знаешь, я бы с большим удовольствием вышла замуж за Шурика, – говорит Настя маме.
– И что ты с ним будешь делать?! – возмущается мама. – Он же два института бросил!
– Три… – автоматически поправляет Настя.
– Тем более! Сейчас вообще без работы, откуда только деньги на гулянки берёт?
– Он неделю только без работы. Шурик весь год мотался проводником в какие-то очень дальние железнодорожные рейсы и всё время что-то покупал-продавал. Очень неплохо заработал. Маме шубу и сапоги купил. Сестре куртку и ботинки купил. И мне кольцо с изумрудом, между прочим, купил.
– Ой, только не надо посвящать меня в детали своего блядства! – восклицает мама.
– Мама, я не посвящаю тебя в детали. Я тебе рассказываю, откуда у меня кольцо с изумрудом за приличную сумму с достойным количеством нулей, о которых ты когда-то так грустила. Можно даже сказать, что именно ты внушила мне разговорами, невольным слушателем которых я была с малолетства, что изумруды – это стигма счастья, – не упускает случая куснуть маму Настя. – И, в конце концов, у кого мне ещё спросить совета? Ты же так мечтала когда-то, что советы просить я буду именно у тебя, а не у дедушки, бабушек и подруг. А теперь, что я ни скажу, – это оказывается «деталями блядства».
Слава богу, мама не знает целого, собранного из «деталей», «механизма»… Она знает о Вадиме, о Шурике и об Игоре. Узнай мама о женатом взрослом мужике и так ещё, по «мелочи», она срочно ляжет в больницу с «ревматической атакой». Или с «гипертоническим кризом». Или с «мерцательной аритмией». Или даже с «острым панкреатитом». Смотря подруге-врачу какой специальности скорее дозвонится.
– Всё равно! – Мама собирает мужество в кулак, ведь Насте уже не пять и даже не восемнадцать, а двадцать три. – Шурик безалаберный. Он живёт сегодняшним днём, а завтра хоть трава не расти!
– Мама. Это не так. Тебе только так кажется. Если ты подумаешь хоть немного, то ты поймёшь, что безалаберный не станет одевать маму и сестру. А не способный заработать денег – дарить кольцо с изумрудом женщине, которая ему даже не невеста.
– Дарит, потому что ты с ним спишь! – надрывно говорит мама.
– Не так часто и не так бурно, как ты себе представляешь, – сердится Настя.
«Спать» – мамина больная тема. То ли мама сама когда-то «недоспала» положенного, а выскочила скорее замуж своему отцу назло, то ли – что вероятнее – невзрачный серый Настин отец Николай так и не смог, не сумел разбудить в ней женщину. А может, и не захотел. Кто сумеет и захочет, если тебя с утра до вечера называют «голодранцем» и пеняют «богемно-разведочными» изумрудами? Скорее всего, всё-таки не сумел, потому что нет ни одного мужчины, который не хочет, что бы там ни было. Два ровесника, рано поженившиеся и никогда, видимо, друг другу не изменявшие, так и жили, как начали: работа, ругань, ребёнок, достать еду, достать мебель и пара суетливых движений перед сном. Да и то не всегда, а скорее всего, по выходным. В общем, вся физиология секса сводилась мамой к брезгливо оброненному – «спать». Но при этом всём – брезгливости, презрении и даже высокомерии – мама-учитель выдавала сладострастно-ненавистно такие сальности, что Насте становилось не по себе.