Большая Сплетня
Шрифт:
Проезжаем мимо клуба, того самого, куда меня не пустили, несмотря на костюм и на смертельное желание попасть туда. Наверное, выдало затравленное выражение лица — выражение, от которого я избавился благодаря Большой Сплетне! Которое больше никогда не появится на моей физиономии!
У входа в «Гейтс» в дождевой мороси кривляются разноцветные буквы...
— Часто бываешь там? — небрежно киваю за окно.
— Изредка встречаемся с друзьями, — отвечает она. Машина сворачивает в переулок. — Раньше
Поддакивая, мычу.
— Скоро вообще заполонят кавказцы с рынка со своими грудастыми продавщицами. И автослесари с большими амбициями. Даже фейс-контроль не помогает!
Хорошо, что в темноте не видна красно-бурая лава, затопившая мое возмущенное лицо. Значит, я приравнен к торговцам и автослесарям. Вот спасибо! С трудом расцепляю губы, сведенные гневной судорогой.
— Ты совершенно права! Понаехали тут...
Мы прибыли. Взмывает вверх шлагбаум, охранник возле будки приветственно козыряет. Машина аккуратно встраивается в щель между припаркованными автомобилями, после чего утробный шепот мотора сменяется шуршанием дождя.
— Отцу будет интересно с тобой познакомиться, — замечает она.
Смущенно киваю. Охрана внизу расплывается в счастливой улыбке. Поднимаемся наверх в зеркальном лифте.
— Знаешь, — произносит Дана внезапно, — я ведь давно тебя приметила...
— Да? — Стараюсь держаться с достоинством.
— В ресторане... Я все время гадала, почему ты пьешь кофе один?.. И только кофе? И еще — почему не найдешь себе работу получше, плюнув на нашу контору?
Не успеваю ответить — лифт гостеприимно распахивается на этаже. Мы выходим. Я с тоской гляжу на безупречно прямую спину своей спутницы. Почему...
О, фея моих ночных грез, богиня, прекрасная охотница за мужскими сердцами. Я твой с головы до ног, я выполню все, что ты попросишь! Если тебе нужно обвязать меня ленточкой и отправить друзьям по почте в Новую Гвинею — я готов. Если хочешь, на брюхе проползу расстояние от Москвы до Владивостока. Я пожертвую для тебя всем: и своей жизнью, и своей совестью, и самым дорогим, что у меня есть. Пожертвую собой для твоей прихоти — всем без остатка! Одного не проси: чтобы я пожертвовал ради тебя карьерой.
Впрочем, ты и есть мой вожделенный путь наверх, моя карьера, мой бред и мое воспаленное любовью сердце. Только ты! И только поэтому я до сих пор остаюсь в конторе — ради тебя.
ОНА
Сепия ранних сумерек. Асфальт блестит, как смазанный жиром горелый крекер. Водяная взвесь туманит голову, контуры домов, заштрихованные пунктиром дождя, расплываются за окном. Оконное стекло — словно творение пуантилиста, оправленное рамой старой
Итак, Ромшин добился, чего хотел... Сплетня разрослась и теперь требует новых подробностей себе на поживу. Первой она проглотила меня. Не подавилась, не поперхнулась. Облизнулась и обратила свой алчный взор на следующую жертву...
При звуках начальственного гласа сжимаюсь в ощеренный нервами комок. Что меня ждет? Выговор? Новое поручение? Стараюсь держаться спокойно.
Фирозов жует губами непроизнесенные слова. Приглашает сесть.
— По-моему, — произносит тускло, — у вас большие задатки.
Напрягаюсь еще больше. Наверное, босс узнал, что я отдала отчет Якушевой, — а это вопиющее нарушение субординации! Мне предстоит выволочка...
— Она вошла в комнату, и я подумала, что... — Напускаю на себя раскаяние, свешиваю повинную голову.
— Ничего страшного, — усмехается Фирозов.
Его губы извиваются, как вываренные слизни. В глазах виднеется дно — мелководное каменистое дно с четкими отпечатками страха и ненависти. Что-то еще мелькает на этом дне... Но что? Не разобрать.
— Кажется, вы живете на «Каховской»? — интересуется внезапно.
Киваю, испуганно сглотнув слюну. Взгляд удивленно отрывается от пола.
— Хотите, подвезу? Сегодня дождь с самого утра...
— Конечно, — шепчу ошеломленно, — да...
— Вот и ладушки! — улыбается он.
Розовые слизни замирают в конвульсивной улыбке. Мне страшно.
Розовый пар окутывает деревья. Машины шурша скользят по городу, разрезая фарами спрессованное до вещественности пространство.
Сжавшись на сиденье, гляжу немигающим взглядом прямо перед собой. Смотреть на обочину — невежливо, а на Фирозова — нет сил. Лобовые «дворники», как секундные стрелки гигантских часов, расчищают жидкий вечерний сумрак.
Пробка. Поднявшийся над капотом пар незаметно смешивается с облаками. «Вот как образуются туманы!» — невесело усмехаюсь про себя.
Поворот, еще один поворот, а там и мой дом... Скорее бы...
Поблагодарить за любезность, улыбнуться. На просьбу о чашечке чая отговориться недостатком времени, уборкой, неприязнью, ненавистью, страхом.
В пробке время течет нестерпимо медленно. Метр, еще метр... Машина двигается рывками, как паралитик, потерявший костыли.
— Может быть, зайдем в кафе? — предлагает он.
Мямлю что-то невнятное. Приплетаю бабушку, телефонный звонок, дрожь в коленках, сонливость, вызванную циклоном...
В кафе Фирозов замечает, усаживаясь за столик:
— Вы еще так молоды... — Вздох. — У вас все впереди... Кстати, мне всегда нравились умные женщины...
Это комплимент? Тупо молчу. А что сказать?