Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов
Шрифт:
Старик Сотоба, сильно похудевший и состарившийся, сидел на веранде своего домика, закутавшись в два одеяло. Он смотрел на багряный лист клена, который трепетал и выгибался на ветру.
Много листьев сорвал ветер; они летели, сталкивались, падали вниз и вновь взмывали вверх, но это уже была не жизнь их, а только видимость ее. А лист клена все держался на ветке, все сопротивлялся ветру, стремящемуся сорвать его. «Зачем ты держишься, зачем не падаешь, зачем борешься? – шептал ему старик Сотоба. – Ты состарился, тебе суждено умереть, и ты умрешь. Зачем сопротивляться? Пока ты был молод, упруг, наполнен соками, твоя смерть от внезапного порыва ветра казалась нелепой обидной случайностью. Ветер погубил бы то, чему суждено было жить. Но теперь он лишь ускоряет неизбежное и облегчает переход от временного к вечному. Зачем же сопротивляться? Нельзя бороться с тем, что в порядке вещей, что стремится упорядочиться – это глупо, бессмысленно, это обречено на поражение».
Сотоба с досадой отвернулся от клена, тяжело поднялся и пошел в дом.
Сэн вопросительно посмотрел на Сотобу, но тот молча уселся на циновку, не поднимая глаз.
– Как холодно, какая буря прошла ночью, – сказал Сэн. – Зачем Йока не послушалась меня вчера и пошла в деревню. Каково теперь ей с маленьким Такэно в такую погоду?
– Ничего. Они уж, верно, не в поле заночевали. Гостят у своих знакомых. Пусть побудут там. Это хорошо, – бесстрастно отвечал Сотоба, думая о своем.
Наступила пауза.
– Как воет ветер, – задумчиво проговорил Сэн. – И ночью он завывал, а еще стучал дождь. Вы, конечно, помните эти строки, уважаемый Сотоба:
Стон ветра в деревьях, Стук дождя я слушал Всю ночь напролет.– Помню, – коротко ответил Сотоба.
Наступила пауза.
– Хорошо, что Йока ушла, – сказал Сотоба и, подняв глаза на Сэна, прибавил: – Я принял окончательное решение.
Сэн вздрогнул, отвел взгляд и через несколько мгновений произнес упавшим голосом:
– Вы уверены, что это нужно сделать?
– Я не хочу, чтобы смерть взяла меня голыми руками, ослабшего и беспомощного, – жестко сказал Сотоба. – То что должно случиться – неизбежно, так пусть же я умру, как в бою, с мечом в руках. Человек не может противиться смерти, но он может приказывать ей. Она, всесильная и всемогущая, приходит к любому из нас, когда пожелает; она забирает у нас близких, она безучастна к нашим мольбам, но она не может не подчиниться нам, когда мы зовем ее. Всемогущая смерть является на наш зов, как покорная рабыня, и выполняет отданный нами приказ. Я прикажу смерти явиться за мной, и она не посмеет ослушаться!
Наступила пауза. Затем Сэн вытер глаза и спросил:
– Когда вы это сделаете?
– Завтра на рассвете; утро – лучшее время для того чтобы умереть. Утро – начало нового дня, а каждый день – это начало новой жизни. Утром дух силен, ибо связан с вечным началом Высшего Сущего. Утро – лучшее время для ухода в вечность, – отвечал Сотоба и в голосе его прозвучали торжественные ноты.
Наступила пауза.
– Что я должен буду сделать? – спросил Сэн с тяжелым вздохом.
– Если вас не затруднит моя просьба, уважаемый Сэн, то я хотел бы попросить о двух вещах: во-первых, мне было бы очень приятно провести с вами свои последние часы в этой жизни. Мы станем говорить о поэзии, о мудрости, о том, что мы видели на своем веку, и просто о всякой всячине…
Во-вторых, я бы попросил вас позаботиться о моем погребении. Никакой роскоши, никаких излишеств – пышная погребальная церемония подобна пению для глухого. Мы рождаемся на свет нагими; нас омывают, заворачивают в чистые одежды и кладут в колыбель. Так же должно совершаться и погребение – омыть, одеть в чистые одежды и положить тело в домовину: больше ничего не нужно. Младенцу нет дела до того, лежит ли он в колыбели из золота или в простой, деревянной. Тем более нет до этого дела усопшему; пышность лишь тешит тщеславие тех, кто провожает нас в последний путь, и является кощунством в столь великий момент…
И не убивайтесь по мне чрезмерно; поплачьте, если вам от этого будет легче, но не предавайтесь глубокой скорби, не тревожьте мой дух. Я хочу покоя, я заслужил покой…
Проследите за этим, мой друг, а еще утешьте, по возможности, Йоку и оградите маленького Такэно от тяжелых впечатлений. Такэно-старшему, когда он приедет, разъясните смысл моего поступка…
Это все, о чем я хотел вас просить. А теперь забудем о том, что случится завтра, и станем радоваться сегодняшнему дню! – Сотоба улыбнулся Сэну и позволил себе коснуться его плеча.
Ночью пронзительный холод высоких небес спустился на земную твердь. Заиндевели и поникли травы и цветы, попрятались и замерли земные существа: небесное бытие стало гибелью для бытия земного. Рассвет начинался в тишине, которую сегодня не прерывали никакие звуки.
Сотоба остался в доме один: Сэн отправился к страже, охранявшей ворота парка. Как бы хотелось Сотобе чувствовать себя сейчас так, как он чувствовал себя в молодости, перед боем! Тогда тело будто теряло свою оболочку, превращаясь в могучую силу, такую как сила урагана или молнии, а мысли, ощущения и желания сливались в одно целое, высшее чувство, не только оценивающее, но и подчиняющее себе внешний мир.
Сейчас все было по-другому. Тело ослабло, разрушающая его болезнь давала о себе знать множеством неприятных и болезненных проявлений; руки и ноги стали немощными, сердце то начинало бешено колотиться, то почти останавливалось, заставляя жадно глотать воздух. Мысли путались и вязли в странном нагромождении случайных образов и давних впечатлений; голова сильно болела и кружилась, в висках возникали спазмы, доводящие до исступления.
Но Сотобе предстояло сделать еще одно, самое последнее усилие. Он должен был преодолеть и старость, и болезнь для того чтобы достойно покинуть этот мир. В течение всей жизни Сотоба привык преодолевать свои слабости, и теперь эта привычка пригодилась. Не думая о своей немощи, не обращая внимания на боль, он вначале приготовил одежды для своего погребения, а также все остальное, что полагалось иметь покойнику на похоронах. Затем достал из потайного ящика деньги, которые сберег на свои похороны, и выложил на видное место. После чего побрился, вымылся и остриг ногти на руках и ногах. Наконец, он снял со стены свой старый боевой меч и проверил, насколько он острый. Меч был очень острым, поскольку Сотоба всегда держал его в полной готовности.
Старик
На этом земные дела были окончены. Осталось совершить последние приготовления души. Они были такими же несложными. Душа Сотобы давно стремилась покинуть этот мир и очистилась от мирских привязанностей. Тем не менее, нужно было делать все как положено – перед лицом вечности нельзя было нарушать традиции.
Сотоба уселся на циновку, поджал под себя ноги, положил руки на колени, сосредоточился и закрыл глаза, дабы дать видение внутреннему зрению, области духа.