Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов
Шрифт:
Оживившиеся воробьи стаями носились по оттаявшим полянкам, разыскивая корм и барахтаясь в лужах. Все живое знало, что оттепель скоро закончится, и вновь вернутся зимние холода, но тем прекраснее казалось это утро, наполненное солнцем, снегом и теплом.
Такэно еще затемно покинул заезжий двор, где он был единственным постояльцем. Сонный хозяин, у которого скулы сводило от непреодолимого желания зевнуть, открыл для Такэно ворота, и, получив положенное вознаграждение, долго кланялся ему вслед.
Такэно ехал через заснеженные поля; дорогу за ночь замело и только поставленные по ее краям вешки указывали путь. До княжеского поместья оставалось совсем немного – небольшая долина, а затем невысокая гора. По противоположному склону ее рос густой кедровый лес, спускающийся к озеру. На озере стоял дворец князя, а рядом раскинулся парк, где был домик садовника. Туда и спешил Такэно; там ждали его те, кого он любил, и кто любил его.
Он хотел доехать до поместья еще до того, как утренняя заря сменится сиянием дня, но быстро добраться до поместья Такэно не удалось: обилие снега помешало этому. Конь, то и дело проваливаясь по брюхо, запыхался, не дойдя даже до деревни, которая стояла на краю долины. Волей-неволей Такэно пришлось сделать здесь остановку. Крестьяне страшно переполошились при появлении такой важной персоны. Немедленно был разбужен староста, который прибежал встречать высокого гостя.
Со времени своего посвящения в самураи Такэно уже привык к почтению и страху, которые он вызывал теперь у простого люда, но только здесь, в глухой деревне, он почувствовал, что является представителем чего-то большего, чем высшее сословие. В родной рыбацкой деревушке Такэно люди больше преклонялись силам стихии, чем земной власти, ибо эти силы были страшнее и могущественнее власти любого земного правителя. От этих сил зависела сама жизнь рыбаков: Океан был для них божеством, грозным и милосердным одновременно.
В городе же, где Такэно жил в последние годы, земной власти было слишком много: ее признаки, ее вмешательство ощущались повсюду, отсюда священный характер власти ослабевал – она становилась обыденностью. Эту власть чтили, ее боялись, но не так, как чтят и боятся великих богов. В суетности городской жизни не оставалось места для тайны, не было душевного трепета, а подлинное уважение распространялось только на личности. Но и среди них один лишь князь вызывал благоговейный ужас и одновременно чистую любовь, то есть те самые чувства, которые смертные люди питают к великими бессмертным богам.
Однако в глухой деревне, питавшейся соками земли, понятие власти было столь же незыблемым, как сама эта земля, а сила власти была такой же сокровенной и животворящей, как сила земли. Во власти крестьяне находили опору, даже не видя тех, кто ее составлял; она являлась надежным свидетельством того, что все идет по раз и навсегда предначертанному пути, подобно тому, как в природе сменяли друг друга времена года, и каждое из них было отмечено своими чертами, повторяющимися из века в век. Конечно, случались отклонения, – например, поздняя весна или холодное лето, – но они были не более чем капризами богов, позволяющими лучше оценить мудрость и святость установленных традиций.
Крестьяне были уверены, что и власть похожа на этот божественный порядок; если же власть шаталась, то исключительно из-за дурного влияния тех, кто оторвался от земли, от ее традиций и обычаев но рано ли поздно все возвращается на круги свои, потому что человеку предписано жить не в море и не в воздухе, а на земле.
Первый снег
Нынешняя княжеская власть была тверда и надежна, она была действительно прочной земной властью, поэтому и отношение крестьян к Такэно было не просто уважительным: оно было трепетно-сокровенным. Никого не смущало при этом, что он был еще молод, – разве боги бывают старыми? Глава деревни, который был старше Такэно раза в четыре, обращался к нему так, как будто Такэно годился ему в дедушки и был отмечен печатью глубокой мудрости. Остальные крестьяне боялись даже приблизиться к гостю: они в полной неподвижности созерцали его издали, осмеливаясь лишь перешептываться изредка. Все пожелания Такэно исполнялись моментально и с великой охотой. Конь его был обтерт сухой чистой соломой, напоен и накормлен, однако, к большому огорчению старосты, сам господин самурай отказался от угощения.
Такэно попросил разведать дорогу, ведущую к княжескому поместью: можно ли проехать по ней? Тут староста испугался и с причитаниями пал ниц. Оказалось, что в обязанности крестьян входило постоянно поддерживать эту дорогу в пригодном для проезда состоянии, но из-за ночного снегопада они еще не успели расчистить ее. Староста просил господина самурая строго наказать его за нерадивость, но Такэно проявил поистине божественное милосердие, оставив упущение крестьян без последствий и лишь приказав поскорее расчистить дорогу.
Приказание было выполнено с удивительной быстротой: не успело солнце подняться над горой, как староста доложил Такэно, что если господин самурай соблаговолит, он может уже ехать. Такэно распрощался со старостой, сел на коня и хотел уже отправиться дальше, но взглянув на жителей деревни, понял, что просто обязан сказать прощальное слово. Он поблагодарил крестьян за приют и хорошую работу по расчистке дороги, и сказал, что вскоре поедет обратно из поместья через их деревню.
Крестьяне, как подкошенные, завалились на подтаявший снег. Услышать обращенные к ним слова представителя власти, княжеского самурая, было великой честью. Вначале они даже не осознали смысл сказанного им, а после, когда поняли, что он скоро еще раз побывает у них, были поражены этим грядущим вторым пришествием земного божества.
Такэно этого не увидел, он уже был далеко.
…Йока штопала одежду Такэно. Одежда была дорогой, по деревенским меркам просто роскошной, но находилась в запущенном состоянии, поэтому выстирав и высушив вещи мужа, Иока принялась их зашивать и штопать. Однако времени на все не хватало, поэтому Йока занималась этим делом вечером, уложив спать маленького Такэно и дожидаясь Такэно-старшего.
Сейчас она сидела в своей комнате около жаровни, пододвинув ее к домашнему алтарю, где тоже горел огонь. Работая иголкой и ниткой, Йока слышала мерное сопение спящего сына с одной стороны, а с другой до нее доносились из-за перегородки голоса Сэна и Такэно.
– Снег растаял без следа, – сказал Такэно-старший.
– В который раз за последнее время, – поддержал его дедушка Сэн.
Наступила пауза.
– А на веранде дома висит листок с вашими стихами:
Свежий снег с утра. Лишь стрелки лука в саду Приковали взор.– Это не мои стихи.
– Простите, уважаемый Сэн, я хотел сказать «ваш листок со стихами».
У Йоки кольнуло сердце: Такэно назвал дедушку Сэна «уважаемым Сэном», – так могли называть старика равные по возрасту или чужие люди.