Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов
Шрифт:
Оживившиеся воробьи стаями носились по оттаявшим полянкам, разыскивая корм и барахтаясь в лужах. Все живое знало, что оттепель скоро закончится, и вновь вернутся зимние холода, но тем прекраснее казалось это утро, наполненное солнцем, снегом и теплом.
Такэно еще затемно покинул заезжий двор, где он был единственным постояльцем. Сонный хозяин, у которого скулы сводило от непреодолимого желания зевнуть, открыл для Такэно ворота, и, получив положенное вознаграждение, долго кланялся ему вслед.
Такэно ехал через заснеженные поля; дорогу за ночь замело и только поставленные по ее краям вешки указывали путь. До княжеского
Он хотел доехать до поместья еще до того, как утренняя заря сменится сиянием дня, но быстро добраться до поместья Такэно не удалось: обилие снега помешало этому. Конь, то и дело проваливаясь по брюхо, запыхался, не дойдя даже до деревни, которая стояла на краю долины. Волей-неволей Такэно пришлось сделать здесь остановку. Крестьяне страшно переполошились при появлении такой важной персоны. Немедленно был разбужен староста, который прибежал встречать высокого гостя.
Со времени своего посвящения в самураи Такэно уже привык к почтению и страху, которые он вызывал теперь у простого люда, но только здесь, в глухой деревне, он почувствовал, что является представителем чего-то большего, чем высшее сословие. В родной рыбацкой деревушке Такэно люди больше преклонялись силам стихии, чем земной власти, ибо эти силы были страшнее и могущественнее власти любого земного правителя. От этих сил зависела сама жизнь рыбаков: Океан был для них божеством, грозным и милосердным одновременно.
В городе же, где Такэно жил в последние годы, земной власти было слишком много: ее признаки, ее вмешательство ощущались повсюду, отсюда священный характер власти ослабевал – она становилась обыденностью. Эту власть чтили, ее боялись, но не так, как чтят и боятся великих богов. В суетности городской жизни не оставалось места для тайны, не было душевного трепета, а подлинное уважение распространялось только на личности. Но и среди них один лишь князь вызывал благоговейный ужас и одновременно чистую любовь, то есть те самые чувства, которые смертные люди питают к великими бессмертным богам.
Однако в глухой деревне, питавшейся соками земли, понятие власти было столь же незыблемым, как сама эта земля, а сила власти была такой же сокровенной и животворящей, как сила земли. Во власти крестьяне находили опору, даже не видя тех, кто ее составлял; она являлась надежным свидетельством того, что все идет по раз и навсегда предначертанному пути, подобно тому, как в природе сменяли друг друга времена года, и каждое из них было отмечено своими чертами, повторяющимися из века в век. Конечно, случались отклонения, – например, поздняя весна или холодное лето, – но они были не более чем капризами богов, позволяющими лучше оценить мудрость и святость установленных традиций.
Крестьяне были уверены, что и власть похожа на этот божественный порядок; если же власть шаталась, то исключительно из-за дурного влияния тех, кто оторвался от земли, от ее традиций и обычаев но рано ли поздно все возвращается на круги свои, потому что человеку предписано жить не в море и не в воздухе, а на земле.
Первый снег
Нынешняя
Такэно попросил разведать дорогу, ведущую к княжескому поместью: можно ли проехать по ней? Тут староста испугался и с причитаниями пал ниц. Оказалось, что в обязанности крестьян входило постоянно поддерживать эту дорогу в пригодном для проезда состоянии, но из-за ночного снегопада они еще не успели расчистить ее. Староста просил господина самурая строго наказать его за нерадивость, но Такэно проявил поистине божественное милосердие, оставив упущение крестьян без последствий и лишь приказав поскорее расчистить дорогу.
Приказание было выполнено с удивительной быстротой: не успело солнце подняться над горой, как староста доложил Такэно, что если господин самурай соблаговолит, он может уже ехать. Такэно распрощался со старостой, сел на коня и хотел уже отправиться дальше, но взглянув на жителей деревни, понял, что просто обязан сказать прощальное слово. Он поблагодарил крестьян за приют и хорошую работу по расчистке дороги, и сказал, что вскоре поедет обратно из поместья через их деревню.
Крестьяне, как подкошенные, завалились на подтаявший снег. Услышать обращенные к ним слова представителя власти, княжеского самурая, было великой честью. Вначале они даже не осознали смысл сказанного им, а после, когда поняли, что он скоро еще раз побывает у них, были поражены этим грядущим вторым пришествием земного божества.
Такэно этого не увидел, он уже был далеко.
…Йока штопала одежду Такэно. Одежда была дорогой, по деревенским меркам просто роскошной, но находилась в запущенном состоянии, поэтому выстирав и высушив вещи мужа, Иока принялась их зашивать и штопать. Однако времени на все не хватало, поэтому Йока занималась этим делом вечером, уложив спать маленького Такэно и дожидаясь Такэно-старшего.
Сейчас она сидела в своей комнате около жаровни, пододвинув ее к домашнему алтарю, где тоже горел огонь. Работая иголкой и ниткой, Йока слышала мерное сопение спящего сына с одной стороны, а с другой до нее доносились из-за перегородки голоса Сэна и Такэно.
– Снег растаял без следа, – сказал Такэно-старший.
– В который раз за последнее время, – поддержал его дедушка Сэн.
Наступила пауза.
– А на веранде дома висит листок с вашими стихами:
Свежий снег с утра. Лишь стрелки лука в саду Приковали взор.– Это не мои стихи.
– Простите, уважаемый Сэн, я хотел сказать «ваш листок со стихами».
У Йоки кольнуло сердце: Такэно назвал дедушку Сэна «уважаемым Сэном», – так могли называть старика равные по возрасту или чужие люди.