Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов
Шрифт:
– Так, повелитель.
– Ну, а стремление к добру, к справедливости, любовь к людям, – это тоже призраки? Постой, не торопись, я сам отвечу за тебя. Все это – призраки, ибо не может быть общего для всех добра и общей справедливости, и нельзя любить всех людей, без различия. Добро для одних оборачивается злом для других, но добро, несущее зло, – что это как не призрак? Также и с любовью, она неразлучна с ненавистью, – полюбишь одно, так возненавидишь другое, – но что это за любовь, которая таит в себе ненависть? Это призрак любви… Ты прав, старик, в жизни есть только призраки, и сама жизнь – только призрак.
Старик
– Жизнь призрак, но есть душа, повелитель. Она – настоящая, – сказал Сэн.
– Душа? Душа… – задумался князь. – Ты, конечно, уверен, что она у тебя есть. Мне порою кажется, что и у меня есть душа. Однако тысячи и тысячи людей живут без души, не зная, во всяком случае, есть она у них или нет, и не интересуясь этим. Но если душа и есть, высокая и чистая, что ей делать в нашем мире? Тут ей нет места, тут она чужая, – она могла попасть сюда разве что по ошибке. Она лишняя для нас, – у кого есть душа, тому невозможно здесь жить. Что ты мне ответишь на это, уважаемый Сэн?
– Я отвечу, повелитель, что слышу ее голос, зовущей меня к высшему и предостерегающий от низменного. И что же мне делать? Мне остается или подавить высокое в себе, или очиститься от низменного. В последнем случае, может быть, я не смогу жить вообще, но если наше существование в этом мире, как вы сами признали, призрак и пустота, то есть ли о чем горевать? По крайней мере, у меня остается надежда на иную высшую жизнь, остаются утешение и спокойствие от чистоты моей души. Разве этого мало? – Сэн взглянул князю прямо в глаза.
Тот не обиделся на такую дерзость.
– Я всегда завидовал бродягам и отшельникам, – сказал он. – Им проще жить на свете, чем князьям… А нет ли у тебя еще вина, старик? У тебя тут так тихо и хорошо, что я хочу побыть здесь и выпить вина.
– Мой повелитель, благодарю вас за высокую честь, – Сэн поклонился князю. – Но позвольте, я схожу к солдатам из охраны, у них вино лучше моего. Мое самодельное, прошлогоднее, из вишневой мякоти.
– Не надо никуда идти, неси свое вино. Я не хочу, чтобы обо мне ходили лишние пересуды. «Князь пил в компании с садовником, – какой урон для его чести!» Урон для чести кого, – князя или садовника?..
Князь пробыл в своем поместье всего пять дней. Уезжая, он подтвердил назначение Сэна садовником и передал ему во владение домик, где тот жил. Старик расплакался; сказать по правде, он очень привык к этим местам и желал бы здесь окончить свои дни.
Проводив князя до самых ворот, Сэн вернулся в свой дом и решил устроить себе настоящий пир. Вино для этого не годилось, никакое вино: настоящий пир – это праздник души, а не тела. Ей для радости нужен весь мир.
«Нет, этот мир – не самый плохой среди всех миров, – говорил себе Сэн, мысленно продолжая спор с князем. – Вы только посмотрите, мой повелитель, на это бездонное синее небо, на белые облака, на яркую зелень деревьев и пышную яркость цветов. Разве могла бы такая красота существовать в безобразном мире? Нет, в безобразном мире все было бы безобразно. Взгляните на мир, в котором вы живете, мой повелитель, и вы поймете, что
Ласточки, суетившиеся около своих гнезд; бабочка, что сидела на ветке ивы, – все было прекрасно. А вот дохнул теплый ветерок, и бабочка перепорхнула на другую ветку. «Только дохнет ветерок – с ветки на ветку ивы бабочка перепорхнет», – умиленно пробормотал Сэн.
А вот гнездо аиста на крыше; оно открыто всем ветрам, но это и хорошо. Ветер топорщит перья аиста, а он стоит на своих длинных ногах и смотрит куда-то вдаль. Кого и чего он ждет, а может быть, просто засмотрелся на цветущие вишни в саду?
Всем ветрам открыт Аиста ночлег. Ветер, Вишни зацвели…День угасал, начинался вечер. Сколько этих вечеров было в мире до рождения Сэна, и сколько их будет после его смерти, но разве не чудесно, что и ему довелось насладиться вечерней тишиной? Какой покой, какое счастье во всем этом!
И еще стихи пришли ему на ум:
Спать бы у реки Среди пьянящих цветов Дикой гвоздики.Сонное журчание воды, запоздалые голоса птиц, шелест листьев на деревьях, – все это в его душе или вовне ее? Нельзя разобрать, нет границы, и это-то и хорошо…
А вот луна показалась среди облаков и опять скрылась за облаками. «Дивное чудо, удивительная красота; кто скажет, что она далеко, когда она во мне?» – думал Сэн, и, застыв, долго еще смотрел на небеса и шептал:
Над вишней в цвету Спряталась за облака Скромница луна.…Настала глубокая ночь, пора сна; когда-нибудь весь мир уснет так же тихо и спокойно, как засыпает старик после долгого дня, – и это будет прекрасно, сколько бы ни продлился этот сон.
Утром старик Сэн снова сидел на своей маленькой скамеечке и смотрел на деревья, птиц, бабочек, небо и траву. Он мог бы сидеть так бесконечно, но мир людей напомнил ему о себе: Сэна позвали к воротам, где крестьяне разгружали съестные припасы, привезенные в поместье. Старику нужно было забрать свою долю; он взял корзину и пошел туда.
Довольные солдаты из охраны перетаскивали провизию в свою сторожку и шутили с крестьянами, которые подавали им с повозки кули с рисом, сушеной рыбой и вяленым мясом. Крестьяне отвечали солдатам вежливыми улыбками, но Сэн заметил тревогу на их лицах.
Заполнив свою корзину, он отошел в сторону и терпеливо стал ждать, пока закончится разгрузка. Наконец, повозка была освобождена, и крестьяне, поклонившись, отправились в обратный путь. Сэн вышел за ворота вместе с ними.
– Старому человеку полезно прогуляться, – сказал он в ответ на удивленные взгляды крестьян. – Вы позволите мне поставить корзину на вашу повозку?
– Да, уважаемый, конечно, – тут же откликнулся старший из них. – Может быть, вы и сами захотите присесть?
– Спасибо за вашу любезность, но я предпочитаю пройтись пешком, – ответил Сэн с сожалением, как бы извиняясь за свой отказ.