Большая волна
Шрифт:
Да и разговаривать с ним по-русски было одно мучение. Раз недалеко отсюда была деревня айнов, подумала я, может быть, кто-то на заставе, кроме этого майора, знает их язык? Сергей скорее всего сможет подсказать, кто у него на заставе в состоянии общаться с айнами на их языке. Опять мне не обойтись без помощи Евграфова. Надо признаться, он становится слишком популярным гостем моих мыслей. Что бы это могло означать? Что я испытываю к нему какой-то бессознательный и тем более сильный интерес? Или — постоянно надеюсь на его помощь? «Уж не влюбилась ли ты, дорогая моя? —
Но внимательно в себе покопавшись, я вынуждена была признать, что до этого, пожалуй, не дошло, хотя интерес к капитану-пограничнику у меня действительно был, и немалый.
Мне почему-то стало немного грустно.
«Вот и влюбляться ты уже разучилась! — подумала я, хотя и понимала, что скорее всего утрирую ситуацию. — Скоро совсем старухой станешь!»
Продолжая расстраивать себя столь несоответствующими действительности мыслями, я вышла из комнаты, оставив старика наедине с его высшими силами, которым он, судя по всему, и возносил молитву.
Солдат все так же стоял в коридоре. Увидев меня, он отошел несколько в сторону, опасаясь, очевидно, за сохранность оставшихся на его гимнастерке пуговиц.
— Тебе очень долго служить осталось? — спросила я его.
— Восемь месяцев и четыре дня, — ответил он после легкой заминки, очевидно, соображал, зачем я задаю ему этот вопрос, но так и не сообразил, да, впрочем, сообразить и не мог бы.
— Если не хочешь восемь месяцев провести на губе, — сказала я совершенно серьезно, — постарайся не пускать сюда того майора, который недавно отсюда выскочил. Кстати, как его фамилия?
— Не знаю, — растерялся солдат. — Я его вообще только сегодня ночью первый раз увидел, когда меня тут охранять поставили…
— Не знаешь?.. — переспросила я в задумчивости. — Странно… Увидишь его — сразу сообщи Евграфову, понял?
— Так точно, товарищ капитан! — ответил он. — Есть доложить!
— Это просьба, а не приказ, — возразила я на его официальный тон. — Так что не стоит отвечать по форме… Доложишь?
— Так… — начал он и споткнулся. — Доложу, — выдохнул наконец.
Я поспешила к врачам. Фимка был очень горд, что левая рука его на перевязи, а лицо обклеено кусочками пластыря. Он, наверное, чувствовал себя настоящим мужчиной и самозабвенно заигрывал с молоденькой медсестрой, которая уже смотрела на него с нескрываемой бабьей жалостью.
Я подумала, что Фимка ведь так и жениться наконец может. Как только повстречает женщину, которая будет жалеть его сильнее, чем любая другая, так и женится. И прощай тогда мой друг Фима, которого я встречала в самых отдаленных точках России. Не отпустят его больше в командировку. Зная его характер и любвеобильность, ни одна женщина не рискнет.
Однако он был пока еще холост и как раз находился в командировке. Признаюсь, я с удовольствием видела, что он совершенно ожил и стал даже чрезмерно активен в контактах с противоположным полом. Нужно наконец выяснить, что с ним случилось.
Едва меня увидев, Фимка бросился ко мне с криком:
— Майор Турсунов! Оля, это был майор Турсунов!
— Что значит «это был»? — спросила я. — А сейчас его уже нет?
— Майор Турсунов! — упрямо повторял Фимка, не замечая моей иронии. — Это он мне зуб выбил, скотина! И рожу разукрасил — тоже он.
— Объясни мне, Фимка, что это было? — потребовала я. — Или ты работаешь на какую-нибудь монгольскую мафию и просто не поделил с Турсуновым прибыль от продажи контрабандного конского навоза?
— Фу, Оля! — возмутился Шаблин. — Ну почему именно навоза?! Что же ты думаешь, в Монголии нормальному мафиози нечем больше заняться? Разве там мало симпатичных таких монголочек?
— Нет, Фима! — сказала я. — Там много несимпатичных монгольчиков, потомков Чингизхана, очень, как я думаю, ревнивых. Я беспокоюсь за тебя, Фима. Сегодня тебя уже чуть не убили! И опять — из-за женщины. Ты, наверное, приставал к жене этого Турсунова?
Фимка сразу стух и уныло махнул рукой:
— Не в женщинах дело, — заявил он. — Ни из-за одной женщины так не отметелят, пожалуй…
Он вдруг засмеялся совсем невеселым смехом и добавил с ухмылкой:
— Да, это первый случай, когда я получил по морде, и по другим частям тела тоже, из-за мужчины!
— Ты что, сменил ориентацию? — спросила я в притворном ужасе.
Фима только махнул рукой, осторожно потрогал пальцами синяк под глазом и вздохнул.
— Разукрасил, гад!.. Ничего я не менял. Меня купить хотели, а не продаюсь я, как оказалось. Вот он и рассердился слегка.
— А ну-ка, давай подробности! — потребовала я.
Фимка принялся рассказывать. Говорил он неохотно, фразы комкал, но я поняла то, что он хотел как-то замаскировать, увести от моего внимания.
Он, оказывается, был одним из основных журналистов, на которых была рассчитана предвыборная кампания министра. Купили его элементарно, не знаю уж, кто конкретно этим занимался — Чугунков, Менделеев или сам министр. Фимке пообещали, что в случае избрания министра президентом, его сделают редактором «Мира катастроф». И это помимо немалых гонораров за материалы, напичканные политической рекламой. Фима, конечно, ухватился за эту возможность обеими руками. Он давно уже чувствовал, что перерос свое место в газете. Авторитет, конечно, и уважение молодых сотрудников и особенно сотрудниц, но самому-то ему уже хотелось большего — важного и престижного.
Да и что такое, в конце концов, специальный корреспондент? Вечные разъезды и вообще на побегушках — «смотайся туда», «съезди сюда», «срочно в номер», «отдохнешь в следующий раз» и тому подобные прелести жизни главного журналистского пера газеты. Да и денег, которые платили ему за всю эту суетень, Фиме хватать перестало. Его старенькая холостяцкая квартирка на Арбате стала раздражать вечной облезлостью стен и обшарпанностью мебели, а главное, тем, что вызывала кривую усмешку у девушек, которых он приводил в нее. То ли сам он постарел, то ли девушки теперь пошли какие-то другие, Фимка понять не мог, ведь квартира-то оставалась все та же.