Большая война Сталина
Шрифт:
Артиллеристам ставили конкретные задачи на поражение целей, находящихся на немецкой территории.
19 июня 1941 года лейтенант Петров в составе еще одной рекогносцировочной группы выезжает на границу. Ее возглавляет начальник штаба артиллерии 87-й стрелковой дивизии капитан Букштейн. В составе группы – командиры батарей и их замы из многочисленных артиллерийских частей дивизионного, корпусного и армейского подчинения (тут и 212-й гаубичный артиллерийский полк, и 197-й легкий артполк, и 85-й отдельный противотанковый дивизион, в составе которых сотни орудий и минометов разных калибров). «Задача – изучение местности и уточнение вопросов взаимодействия артиллерии с пехотой и уровскими частями» (прим. автора: частями Владимир-Волынского укрепрайона). В ходе совещания выяснилось, что для каждой батареи расписаны районы сосредоточения, огневые рубежи вблизи границы и вероятные цели – в том числе и цели «непосредственно перед укреплениями» и «в глубине порядков противника» (там же, с. 54). Артиллеристы добросовестно, пользуясь специальными таблицами, высчитывали, сколько снарядов понадобится «для разрушения дотов» – понятно, что немецких, а не своих. Причем делать это, судя по всему, они собирались не только с закрытых позиций, но и «прямым выстрелом» – так, мол, потребовалось бы не несколько часов, а «10–15 минут» и «в двадцать раз меньше снарядов». Такая вот интересная подготовка к «обороне»! Отметим: речь шла уже не о «вероятном противнике». Уверен, что фактически в ходе рекогносцировки 19 июня обсуждались детали артподготовки и артсопровождения наступления 87-й стрелковой дивизии. Предлагаю запомнить это на будущее – когда мы будем вести разговор о планах командования Красной Армии. Сам же автор признается: «Теперь, после войны, вызывают много толков вопросы,
Далее рекогносцировка приняла несколько неожиданный оборот: офицеры дивизиона спешились и ползком (!) отправились на саму границу (там же, с. 63). На той стороне Буга они увидели столь же напряженно тренировавшихся германских артиллеристов и пехотинцев. Во время тренировок по целеуказанию (вновь отметим: условные цели – на немецкой территории), у воды появилась конная группа немецких офицеров, рассматривавших в бинокли советский берег. Они, очевидно, занимались тем же самым – осуществляли рекогносцировку. Правда, в отличие от советских артиллеристов, немцы уже не прятались. Старший из них, дав шпоры, загнал коня в воду. «Их вызывающее поведение, – пишет автор, – испортило настроение. Было неприятно и досадно, стесняла маскировка… Это же унизительно! И вдруг, повинуясь общему порыву, все поднялись. Наше внезапное появление вызвало среди немцев замешательство. Оставив бинокли, они смотрели на поле, где за минуту до этого не было никаких признаков жизни – и вот, как из-под земли, столько людей! Из укрытия слышался голос пограничника, призывавшего к соблюдению режима (прим. автора: режима секретности). Никто на него не обращал внимания… Коней! – крикнул капитан Корзинин. Коноводы выскочили на гребень. Пограничник ахнул и умолк. Такого он еще не видел!.. (прим. автора: еще бы!) Долго ехали молча. Было неприятно… Перед сумерками мы вернулись в монастырь. Дежурный по дивизиону, отдавая рапорт капитану Корзинину, доложил о том, что звонил оперативный дежурный штаба 5-й армии (!) и спрашивал об инциденте на границе. В Луцке о нем стало известно через час!» (там же).
Я специально описал этот случай, чтобы проиллюстрировать психологическое состояние военных, находившихся на советско-германской границе в жарком июне 1941 года. Любопытно, что то же самое происходило и у немцев. Р. Иринархов в книге «Красная Армия в 1941 году» приводит донесение советских пограничников о том, как немецкие солдаты начертили на прибрежном песке слово «СССР» и перечеркнули его. Так проявлялось напряжение готовых к бою молодых людей – воспитанников гитлерюгенда и комсомола, которых уже с трудом сдерживали требования режима секретности. Пару слов о звонке дежурного из штаба армии: уверен, что если бы не начавшаяся через двое суток война, этому делу был бы обязательно «дан ход», и виновных в нарушении наказали бы примерно и непременно. Поэтому и «было неприятно» Петрову и его переживавшим собственную юношескую несдержанность сослуживцам. В тогдашнем Советском Союзе сажали детей (вместе с родителями), фигурно написавших в снегу слово «Сталин», подростков, не уследивших за колхозной лошадью (так, например, посадили на два года моего шестнадцатилетнего деда Петра), рабочих, уронивших по пьяному делу на демонстрации портрет вождя. В лагеря отправляли даже тех, кто позволял себе ругать Гитлера: один подобный приговор советскому дипломату был утвержден уже в сентябре 1941 года! Думаете, у доблестных особистов дрогнула бы рука отправить на лесоповал десяток-другой молодых лейтенантов за такое? Вспомним на секунду другого неосторожного лейтенанта-артиллериста – А. И. Солженицына…
Но продолжим: «Проценко и Дорошенко (прим. автора: сослуживцы Петрова по дивизиону) обычно упоминали о настроениях людей, связанных с разговорами о войне. Слухи об этом ползли отовсюду. Они распространялись солдатами, принимающими участие в работе рекогносцировочных групп, местным населением, рабочими строительных батальонов. Наконец, мероприятия, проводимые в подразделениях, тоже наводили на размышления… В атмосфере нашего дивизиона чувствовались тревога, напряжение, неопределенность. Это была особая предвоенная фаза войны, ибо в приграничной зоне мирное время истекло еще задолго до первого выстрела…» Лучше не опишешь!
А теперь о последнем мирном дне – 21 июня. После обычных физзарядки, утреннего осмотра и завтрака, решив в ходе общения с другими офицерами, что «разговоры о войне перевалили за грань» и что «от них не отмахнуться», Петров направился за разъяснениями к непосредственному начальству – командиру батареи и политруку. Лейтенант Величко сказал ему буквально следующее: «В соответствии с указаниями, полученными вчера (прим. автора: 20 июня), запрещается разглашать и комментировать какие бы то ни было сведения о немецких войсках, и все, что мы видим на рекогносцировках. Это служебные секреты. В ответах личному составу вы должны ссылаться только на официальные сообщения. Слухи есть слухи… Наши непосредственные задачи объявляются в приказах, а не в газетах. В настоящий момент дивизион находится в подчинении начальника артиллерии 15-го стрелкового корпуса. В соответствии с этим мы и действуем. Если поступит приказ открыть огонь, мы выполним его, что бы в газетах не писали…» (там же, с. 71). Видимо, Величко имел в виду знаменитое Сообщение (Заявление) ТАСС: его оно, как и танкиста Лелюшенко, с толку ничуть не сбило. Ему вторит и замполит Шапира: «Указания, которыми мы руководствуемся, категорически запрещают всякие высказывания против немцев, тем более со стороны командиров и политработников. Наша задача – разъяснять это положение и предупреждать людей о недопустимости применения оружия без приказа свыше…» (там же). То есть, с одной стороны политруки вещают о скорой войне с Германией, а с другой – когда их шуганули за излишнее старание из Москвы – пытаются удерживать подопечных от случайных выстрелов. Тут в расположении батареи появился посыльный с приказом «свыше». Величко объявляет его: «Завтра (прим. автора: 22 июня) выходной день. Разрешается поездка к семьям. 25 июня дивизион выходит в лагерь…». Неожиданно отменено бывшее в силе с апреля состояние боеготовности дивизиона. Командиры собирают людей, чтобы развеять слухи о войне: «Может, из-за жары или усталости, но люди слушали меня без интереса…» (там же). Еще бы! Сколько можно голову морочить: «Юпитер – так Юпитер…». Об этом внезапном и загадочном снижении степени боевой готовности в некоторых приграничных частях (описанный эпизод – далеко не единичный) и о его возможной связи с таинственным диалогом на страницах газет нейтральных стран (который, как я думаю, был продолжен «очным порядком» в ходе секретных переговоров на территории все тех же нейтралов), происходившим накануне войны, более подробно говорится в третьей книге данного исследования – «Козырная карта Вождя». Пока же предлагаю запомнить этот странный случай.
Вечером тем артиллеристам, кто холост и не ехал к семьям в Луцк, предстояла пьянка с местными девушками-польками. Но до ужина еще далеко, и Петров делится следующими интересными наблюдениями: «Немцы, безусловно, располагали сведениями о дислокации и вооружении наших дивизионов, о командном и начальствующем составе, о складах боеприпасов, ресурсах и многом другом. Корректировщик (прим. автора: немецкий самолет-корректировщик) ежедневно доставлял документальное подтверждение агентурных данных. Каких-либо мероприятий по дезинформации у нас не проводилось. Скрыть же орудия, машины и личный состав, образно говоря, спрятать артиллерийский дивизион в сейф практически невозможно. Наши специальные учреждения, вероятно, располагали данными о немецких войсках (прим. автора: разумеется, иначе не было бы и тренировок по целеуказанию на немецкой территории), которые добывались вышеупомянутым путем (прим. автора: с помощью агентов, маскирующихся под гражданских жителей)…» (там же). Скоро появился вновь назначенный командир дивизиона
Я специально посвятил столь много места описанию Петровым последних мирных дней, а потом и часов на советско-германской границе. По моему мнению, оно напоминает романы Кафки: все знают, что вот-вот начнется война, что неожиданно объявленный выходной, похоже, будет последним, и… спокойно ложатся спать… Но мы еще вернемся к Петрову, когда речь зайдет о первых часах начавшегося вторжения.
Слово однополчанам
Теперь приведем свидетельство еще одного артиллериста – капитана Николая Осокина. Вот что поведал человек, бывший перед войной командиром базировавшегося в Литве 4-го дивизиона 270-го корпусного артполка 16-го стрелкового корпуса 11-й армии Прибалтийского Особого военного округа: «Приближалась война. Это чувствовали многие из нас. И нам казалось, что это хорошо понимали и наши начальники. Немало тому было подтверждений. Прежде всего много говорилось и делалось по вопросам боевой готовности. Помню такое большое мероприятие, как выезд на рекогносцировку боевых порядков в непосредственной близости от границы (прим. автора: дивизион Осокина в это время находился в летнем лагере Казла-Руда (Козлово Руда) в 40 километрах от Каунаса). Это было в конце мая 1941 года. Мы провели ее серьезно, ответственно. Руководили рекогносцировкой командир полка и штаб полка. Все командиры дивизионов и батарей были вывезены из лагеря в Казла-Руда к границе, ознакомлены с расположением огневых позиций своих подразделений, командиры батарей даже забили колышки, указывавшие место для установки 1-го орудия каждой батареи. Оставалось провести топопривязку и инженерное оборудование боевых позиций. На мой взгляд, именно тогда полку следовало занять огневые позиции (ОП) и наблюдательные пункты (НП) возле границы. Вот тогда бы мы крепче встретили фашистских агрессоров 22 июня! Но этому помешала установка не давать немцам повода обвинить нас в невыполнении условий пакта о ненападении» (А. Драбкин, сборник «Огневой вал», с. 36).
Отметим, что за каких-то полтора предвоенных года не принимавший участия в Зимней войне Осокин был дважды повышен в должности: сначала до заместителя командира артдивизиона, а затем и до командира дивизиона. Готовилось и очередное повышение – на заместителя командира полка. И происходило это не из-за того, что его начальников пересажали. Пик репрессий давно прошел. Обвиненных в связях со всевозможными разведками командиров (включая и упоминавшихся выше Горбатова с Рокоссовским) освобождали и, наскоро подлечив, подкормив и вернув прежние звания, отправляли обратно в армию. Их, этих «вдруг» выпущенных кадровых офицеров, обычно можно узнать по старым званиям – «комбриг», «комдив» и т. д. Дело в том, что в 1940–1941 годах в Красной Армии были сформированы десятки новых артполков и сотни артдивизионов. Так, по словам историка А. Б. Широкограда, «к началу войны план мобилизационного развертывания корпусной артиллерии был в основном реализован, т. е. число корпусных артиллерийских полков было доведено до 94» («Гений советской артиллерии», с. 176). Если учесть, что еще в 1940 году их число составляло «всего лишь» 72, то это значит, что в первой половине 1941 года были созданы 22 новых корпусных артполка, или 66 дивизионов. А ведь к июню 1941 года по второму артполку добавилось и в большинстве стрелковых дивизий – а их в Красной Армии на эту дату насчитывалось аж 198. По максимуму – это 594 новых артдивизионов. Плюс артполки вновь формируемых мехкорпусов… Не забудем и 19 новых полков АРГК (тяжелые и сверхтяжелые пушки и гаубицы), число которых в начале 1941 года выросло с 55 до 74… В общем, начальники Осокина и Петрова не сгинули на Колыме, а пошли на повышение – командовать новыми полками и артиллерией вновь созданных стрелковых и механизированных корпусов. Скажем, командир 270-го артполка майор Плеганский, прощаясь в конце мая с подчиненными, объявил личному составу, что его назначили в штаб недавно сформированного литовского стрелкового корпуса (надо понимать, 22-го или 24-го: сформированные из «оприходованных» частей «освобожденной» Литвы, они входили в состав тоже только что созданной в обстановке полной секретности 27-й армии Берзарина).
Прошу обратить внимание на то, сколь похожи действия советских артиллеристов, находившихся в разных приграничных округах. И в Прибалтике, и в Западной Украине они занимались одним и тем же – «серьезно», «ответственно» и очень скрытно рассматривали германские боевые порядки по ту сторону границы, готовились к скорой переброске своих частей практически к пограничным столбам и боялись «вспугнуть» немцев слишком уж вызывающими действиями. Говоря о последнем, нельзя забывать, что тяжелый артполк – это грозная сила, его дальнобойные орудия предназначены для «работы» по целям в глубине боевых порядков противника. Из 122-миллиметровых пушек обычно не стреляют прямой наводкой: их цели находятся в 10–15 километрах за линией фронта. Артиллерия корпусного подчинения действует не абы где, а там, где корпус – будь он стрелковый или механизированный – собирается выполнять главную боевую задачу (или где создается критическая ситуация). Несколько таких полков, собранных вместе, – сила огромная. Из рассказа Осокина понятно: вот-вот придет час, когда десятки тяжелых орудий в сжатые сроки окажутся на сравнительно небольшой площадке в непосредственной близости от границы (вновь подчеркнем – чтобы стрелять по целям в глубине германской территории). Тут-то и пригодились бы заранее забитые колышки, заботливо показывающие, куда сравнительно быстро – пока не взошло солнце, и немцы не забили тревогу – поставить каждую из многочисленных корпусных батарей. Попутно постараемся не забыть и еще один важный штрих: «около ста тяжелых орудий и больше сотни тракторов и прицепов (боевая техника двух артполков) было вытянуто в ровные линии на огромной площадке парка матчасти» (там же). Иными словами, как и в случае дивизиона лейтенанта Петрова в Западной Украине, перед нами две полностью укомплектованных артиллерийских части – боеготовых, оснащенных орудиями и транспортными средствами.
«18 июня, – продолжает Осокин, – поступил приказ: «Убрать в леса (прим. автора: вновь тот же приказ – «из леса в лес», отданный в одно и то же время во всех округах!) и тщательно замаскировать всю матчасть артиллерии и средства тяги. Мы с радостью (!) выполнили этот приказ. В ночь с 18 на 19 июня орудия были сцеплены с тракторами, колонна полка отъехала на полкилометра в лес от прежнего места стоянки, там остались лишь один прицеп и одна неисправная машина ГАЗ-ФФ (в первые же часы войны они были разбомблены). За неделю до войны выдали нам боевые секретные противогазы, медальоны (черные пластмассовые свинчивающиеся трубочки), в которые следовало вложить бумажку со своим званием, фамилией, именем и отчеством. Были ограничены отпуска офицеров, увольнения личного состава» (там же, с. 35). В этот день похожий приказ получили и в других корпусных артиллерийских частях Прибалтийского Особого военного округа. Р. Иринархов в книге «Красная Армия в 1941 году», ссылаясь на журнал «Военно-исторический архив» (2003, № 1, с. 145), приводит свидетельство М. И. Новочихина, бывшего в 1941 году красноармейцем другого – 47-го – корпусного артиллерийского полка: «18 июня 1941 года, в 12 часов, на полигон прибыл оперативный дежурный по лагерям и объявил боевую тревогу. Всем частям было приказано срочно явиться в места летней дислокации. По прибытии в летний лагерь… объявили, что в ближайшие дни, а то и часы начнется война… На железнодорожную станцию Лиласте подали составы-порожняки для погрузки техники и людей… Все было погружено в четырнадцать эшелонов. В 16.00 эшелоны двинулись, в 17.00 прошли Ригу. Эшелоны шли без маскировки по направлению к границе с Восточной Пруссией. Утром 21 июня полк выгрузился и двинулся к границе» (с. 407). Уж и не знаю, с «радостью» ли выполняли этот приказ артиллеристы 47-го артполка, но описанные М. Новочихиным события, происходившие в самый канун войны, дают все основания полагать, что нападение немцев не должно было оказаться для них внезапным.