Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
– Скорее бы тебя... убили... – Темань отвернула голову, измученно закрыв глаза.
– Это уж как получится, радость моя. Но я передам противнику твоё пожелание. – Северга высунулась в окошко и велела носильщикам: – Трогайте!
Под ровное покачивание повозки Темань забылась дремотой, но даже во сне её тело постоянно мучила дрожь. Северга после бессонной ночи тоже начала клевать носом, а разбудили её стоны жены. Темань мотала головой по подушке и бормотала:
– Пить...
– Сейчас, – встрепенулась навья. – Сейчас дам, детка.
Она открыла сосуд с отваром тэи,
– Тихонько, горячий.
Для отправления нужды под лежанкой стояло судно, для поддержания чистоты имелся запас воды, мыло и полотенца. На остановках Северга выплёскивала прокисшие и остывшие отвары и покупала свежие: то и другое можно было раздобыть если не при отделениях Извозного Двора, так в харчевнях. В харчевнях всё было более свежим, и навья старалась по возможности пополнять запасы там. Темань тряслась: дрожали и веки, и губы, поблёскивали белки закатывающихся глаз. Когда она засыпала, Северга тоже старалась вздремнуть сидя, а пробуждалась чутко вместе с женой, чтобы дать ей какой-либо из отваров. Потом – подложить Темани судно, подмыть её, снова укутать одеялом, да не просто так, а плотно, чтоб ни в одну щёлочку не дуло... Северга будто вернулась в прошлое, когда ей приходилось возиться с грудной Рамут. Кроме озноба Темань мучила головная боль, от которой она порой со слезами кусала уголок подушки.
В Верхнюю Геницу они прибыли в холодной утренней мгле. Лес уже утратил свою осеннюю красу, листва почти вся опала, оставив ветки мрачными и голыми, но воздух был полон чудесной, бодрящей, ядрёной свежести. Темань будто чуяла зябкий туман и тряслась ещё сильнее.
– Ничего, сейчас переберёмся в тёплую спальню, – сказала Северга. – Мы на месте, милая.
Семейство Бенеды собиралось сесть за завтрак, когда навья постучалась в дом. Открыл ей Гудмо – стройный, изящно-мускулистый молодой красавец с огромными зелёными глазами и копной упругих кудрей.
– Матушка! – услышала Северга родной голосок и вздрогнула всем сердцем.
И снова – сногсшибательное, жаркое кольцо объятий. Рамут повисла на её шее, и навья, приподняв дочь, чуточку её покружила.
– Здравствуй. – Северга крепко поцеловала Рамут в лоб. – Здравствуй, красавица. И я рада тебя видеть.
– Что-то ты рано, и трёх месяцев с прошлого приезда не миновало... – К Северге подошла хозяйка дома, протягивая ручищу.
Обменявшись с Бенедой рукопожатием, Северга сказала:
– Я не в отпуск, тёть Беня. И не одна... Привезла кое-кого на лечение. Свободная спальня есть?
– Есть, куда ж денется. – Заслышав о лечении, Бенеда сразу деловито подобралась, вышла к повозке. – Кто там у тебя?
– Жена, – коротко ответила Северга, открывая дверцу. – У неё озноб горя. Мне на войну со дня на день, а на незнакомую сиделку её оставлять не хочу. Можно, она у вас побудет?
– Оставляй, чего ж, – отозвалась костоправка. – Это ты её, хворую, дальней дорогой везла? Хлопотно...
– Что поделать. – Северга бережно, вместе с одеялом, взяла Темань на руки и достала из повозки. – Врач написала, что от десяти дней до месяца болеть будет.
– Полный месяц
– Попозже скажу.
Рамут, провожая взглядом навью с завёрнутой в одеяло женщиной на руках, стала настороженной, натянутой, как струнка. Губы сжала – вылитая Северга. Прильнув к дверному косяку, она смотрела, как навья укладывала больную в постель. Выпрямившись, Северга заглянула в напряжённо-пристальные, потемневшие глаза дочери.
– Детка, это моя жена. Её зовут Темань. Никому, кроме тебя с тётушкой, я её доверить не могу. Вы мне – самые родные. И она... так уж вышло, что тоже не чужая.
А Бенеда уже хлебосольно звала навью за стол:
– Пошли, дорогуша, позавтракай с нами... В дороге-то, поди, и не ела толком. И ребятушек зови, пусть тоже подкрепятся.
Носильщики начали отказываться – мол, время, расписание, но костоправка и слышать не желала отказа:
– Идите, говорю вам! Всё свеженькое, домашнее! Когда вы в последний раз такое ели, а? Небось, жрёте что попало и где попало... Давайте, подкрепите силы! Быстрей бежать будете!
В итоге и дюжие носильщики не избежали общей участи быть накормленными. Северга хоть и действительно в дороге перекусывала от случая к случаю, но особого голода не чувствовала: его перебивала гулкая, до тошноты подкашивающая ноги усталость. Больше всего сейчас хотелось упасть в домашнюю постель и отоспаться, но ей предстояла обратная дорога. А потом – приказ, война.
После завтрака они с Рамут прощались у колодца, под облетевшим медовым деревом. Его голые ветви раскинулись над их головами, и сквозь них просвечивало хмурое, затянутое беспросветным маревом туч небо. Макша пряталась за их пологом – не отличишь утро от ночи. Взяв лицо дочери в свои ладони и щекоча его дыханием, Северга шептала:
– Ни врачам, ни сиделкам не доверяю. Лишь на тебя одну уповаю, лишь тебе верю, целительница моя, волшебница моя. Ты уж пригляди за Теманью, детка, ладно?
Руки Рамут поднялись и обвились вокруг шеи Северги, навья прижала дочь к себе. Издалека они были похожи на влюблённую пару – переплетённую в объятиях, с лицами, сблизившимися в одном миге от поцелуя.
– Хорошо, матушка, я сделаю всё, чтобы твоя супруга скорее выздоровела, – сказала девушка с кроткой улыбкой.
Северга уткнулась лбом в её лоб.
– Умница моя. Благодарю тебя.
Лица «влюблённых» всё-таки слились в поцелуе. Лишь на близком расстоянии видно было, что он – целомудренный.
У повозки Северга простилась с Бенедой и дала ей пару наставлений напоследок.
– И ещё, тёть Беня... Когда Темани станет лучше, с выпивкой вы тут поосторожнее, ладно? Не храните в открытом доступе. Держать в узде её надо с этим делом.
– Мда... И часто она у тебя в кувшинчик заглядывает? – хмыкнула костоправка.
– Есть у неё такая слабость, но стараюсь ограничивать, как могу, – вздохнула Северга. – Пить можно, только если есть стальная воля. Воля, чтобы останавливаться. А она... Утончённая, образованная, но воли – никакой. Нельзя ей это. Уж последи, тётушка.